Зов издалека
Шрифт:
— Ты же тоже приносишь с собой снимки больных.
— Это другое… У тебя все иначе.
— Ничего не могу поделать, — повторил он. — Но это мне помогает в работе.
— Помогает? Великому комиссару, волшебнику следствия? Помощь, которая тебя раздавит в конце концов.
— Ты хочешь сказать, я сойду с ума? А может, уже сошел? Ну что ж… наверное. Не совсем, но слегка. Достаточно, чтобы работать в полиции.
— Борьба со злом… — задумчиво сказала она. — Любимая тема.
— Знаю… этот пафос звучит глуповато.
— Нет, Эрик… тебе известно, что я так не думаю. Но иногда для меня это… как бы чересчур.
Ну что на это сказать… Преступности имя — легион. Он полицейский, но не циник. Он верит в силу добра. И именно поэтому говорит о зле. Зло непобедимо. Враг за бронированным стеклом. Оно есть, его видно, но не дотянешься. Чудовище, непостижимое и непонятное, не подчиняющееся законам человеческой логики. Пытавшиеся понять зло и дать ему разумное определение всегда кончали плохо. Он понимал это, но это были только азы понимания. Пройдено куда меньше, чем осталось. Он хотел приблизиться к злу и победить. Это его работа — найти слабое место в броне и одолеть. И никакого другого оружия, кроме здравого смысла, у него нет. Если зло нельзя победить разумом и честностью… тогда чем? Чем можно победить зло?
Ему, как всегда, не хотелось об этом думать. Эта мысль была как черная дыра в его мире: зло можно победить только злом.
Зло можно победить только злом.
Бергенхем подул Аде за ушко, и она взвизгнула — он самонадеянно решил, что от удовольствия. Она живет в тумане пудры, подумал он, нечаянно столкнув на пол лоток с детской присыпкой.
Он подул еще раз, и с мочки уха слетело несколько пылинок. Она все время гулила — должно быть, хотела что-то рассказать, и эти забавные звуки говорили ему больше, чем все услышанное за этот день. Скоро ей исполнится целых полгода. Он держал ее на руках, слегка сжимая предплечьями, и думал о странностях жизни.
Он сам чудом вырвался из лап смерти и даже в какой-то момент был мертв… или балансировал на самом краю. Как раз в тот момент, когда родилась Ада. Он много размышлял об этом по ночам. Иногда просыпался в холодном поту. Это был другой пот, не тот, который накапливался за день в насквозь прогретом здании управления.
Он поднял дочку, осторожно отнес вниз, в гостиную, и положил на расстеленное на паркете одеяло. Улегся рядом, подпер голову ладонями и с удовольствием приготовился продолжать беседу.
— Мы могли бы поесть в ресторане, — показалась в кухонной двери Мартина.
— Везде такая жара…
— На террасе прохладней.
— Тогда мы пойдем туда. — Он подхватил одной рукой Аду, другой одеяло и отправился на террасу. — Я сегодня наблюдал страшноватую сцену.
— Да?
— Один парень увидел мертвую женщину и обрадовался.
— Неужели?
— Он был уверен, что увидит кого-то другого. Совершенно уверен. И я тоже… Не могу объяснить почему. Впрочем, могу. Все так совпадало, и мы не сомневались, что наконец узнали имя убитой. А он обрадовался… Это была не та, о ком он думал.
Он тут же раскаялся — прямо над ухом послышался лепет Ады, и ему показалось, что его слова чем-то ей неприятны. Мартина поняла его сразу.
— Он среагировал совершенно естественно. Такие реакции неуправляемы.
— Мудра, как Аристотель.
— Я знаю.
— А что надо сделать?
— Для чего?
— Чтобы быть таким мудрым?
— Перво-наперво надо родиться женщиной, — сказала она.
— А Аристотель?
И Бергенхем опять подул Аде на ушко, и она опять пискнула, и он опять уверил себя, что от удовольствия.
— Не надо ничего дожидаться, — отдышавшись сказала Ангела.
Голову пронзило мгновенное сияние, и он еще раз испытал потрясение, когда душа и тело сливаются в эти несколько секунд ослепительно белого света, когда перестаешь различать сон и явь.
А потом приходит приятная усталость, полудрема, и из этой полудремы возникает ее голос.
— Нам нечего дожидаться, — повторила она. — Я хочу выбросить эти чертовы пилюли.
Он промолчал. Не мог придумать ответа.
— Я принесу что-нибудь попить.
— Вернись, трус!
— Сейчас вернусь.
Винтер, прыгая то на одной, то на другой ноге, натянул шорты и вышел на балкон. Поднявшийся было с вечера ветер стих, и на балконе было едва ли не жарче, чем в спальне. На улице ни души. Послышался далекий крик.
Он поднял глаза к небу. Который час? Полвторого? Два?
Он мог бы сослаться на работу, сесть на велосипед и покатить домой. Но это и вправду было бы трусостью. Сказать, что ему надо посидеть за компьютером… это было бы правдой, но более идиотскую правду и придумать трудно.
Он налил два бокала — половина воды, половина белого вина, отнес в кухню, но лед в морозильнике кончился, и бокалы перекочевали в спальню.
— Так скажи мне наконец, чего мы дожидаемся? — спросила Ангела, отпив глоток. — Я порядком устала от этого балагана.
— Что ты называешь балаганом?
— Все. Я не хочу больше жить одна.
— Поначалу это было твое предложение.
— Мне наплевать, чье это было предложение. И это было очень давно… когда мы были молодыми преуспевающими специалистами.
— Мы по-прежнему молодые преуспевающие специалисты.
— Тебе тридцать семь, Эрик. Скоро сорок. Мне тридцать. Пора кончать играть в игрушки.
По улице на большой скорости проехала машина. Такси… или кто-то торопится снять проститутку на Фескечёрке. Чуть ли не все потенциальные клиенты выбирали именно эту дорогу. Сегодня было на удивление спокойно. Интересно, почему…
— Это, может быть, звучит нелепо, но это правда. Время игр прошло. Ты прекрасно знаешь — я никогда не ставила никаких условий. А сейчас ставлю.