Зов издалека
Шрифт:
Это последнее, что он запомнил из сна. Детский башмак с ремешками.
Он пересек Кунгсторгет. Рынок постепенно оживал. Овощи и фрукты в ящиках подтаскивали к прилавкам. День, похоже, будет теплым. Он зашел в кафе и заказал чашку кофе с молоком и две французские булочки с маслом и сыром. Из окна было видно здание редакции вечерней газеты, туда то и дело ныряли какие-то возбужденные люди. Молодая женщина развешивала таблоиды. Пресса писала об убийстве и исчезновении девочки взахлеб. Само собой… Оставалось только надеяться, что это не помешает расследованию. Благодаря газетам они уже получили сотни так называемых
Он расплатился, пошел к парку и разыскал остановку трамвая номер два. Йенни интересовал трамвай с цифрой «2» — то спереди, то на боку. Наверное, она ездила на этом трамвае. Скорее всего с матерью… Хеленой.
Они говорили с вагоновожатыми, но, конечно, никто не знал своих пассажиров в лицо. Вожатый сидит спиной к пассажирам, к тому же за перегородкой. В районе Норра Бископсгорден тоже не узнали маму с девочкой.
Среди фотографий были и профессиональные. Несколько снимков девочки сделаны в ателье около Вогместарплац. Фотограф вспомнил девочку, но и только. Другие немногочисленные фото, найденные в квартире, сделаны любительской камерой, одной или несколькими. Камер пока найти не удалось.
Есть фотографии Хелены вместе с дочкой. Кто-то их снимал. Это не автоспуск — они смотрят на фотографа, а не в объектив.
Хелена при родах не пожелала назвать отца ребенка. А может, это все же папочка их снимал? Младенческая фотография Йенни нашлась только одна. Помимо студийных снимков, семь или восемь фото сделаны относительно недавно, на них стоит дата, и это может оказаться полезным.
Ни одного снимка Хелены в детстве.
Винтер огляделся. На остановке набралось уже человек десять. Подошел трамвай. Повинуясь необъяснимому импульсу, он заскочил в салон. Вместе с ним сели четверо чернокожих парней, скорее всего эфиопов, и один шведский алкаш. Алкаш тут же начал выкрикивать расистские лозунги. Винтер встал и двинулся к алкашу по почти пустому вагону, испытывая сильное желание двинуть ему кулаком в солнечное сплетение и заставить заткнуться… но он понимал, что не имеет на это права. Он несчастен, подумал он. Потому и кричит. Мы должны это понимать. Но я не хочу этого понимать. Это не в первый раз. Несчастный и пьяный расист — все равно расист. Проспится и останется расистом, а это уже серьезно. Как говорят, пьяный проспится, а дурак — никогда. И тем более злобный дурак.
Трамвай остановился на Дроттнингсторгет. Пьяный, покачиваясь, покинул вагон. Винтера он не заметил. Эфиопы поговорили на своем языке, двое резко встали и вышли. Сейчас они ему вломят, подумал Винтер. Эти парни вполне могли быть профессиональными преступниками. Черный — не обязательно хороший.
Они переехали мост. В гавани работали подъемные краны, перенося с места на место набитые фруктами контейнеры. Бананы сверкали на солнце, будто радовались, что попали домой. Несколько человек сошли у Вогместарплац — иранцы, индийцы и негры. Они всегда ходят группами. Винтер пытался вспомнить, видел ли когда-нибудь чернокожих или просто темнокожих, даже арабов, поодиночке.
На поле за Рамбергсваллен дети играли в футбол. На флагштоках у входа в бассейн развевались флаги. Датский был в середине. Она… обе они рисовали датский флаг. «Может, видели его именно здесь, так же как и я сейчас… Мы непременно должны проанализировать эти рисунки, найти разницу… если она есть».
Датский флаг у входа в бассейн… Может, они регулярно сюда ходили? Вдруг Хелена водила дочку на уроки плавания? Надо проверить… В материалах следствия он этих данных не видел.
А если Хелена здесь с кем-то встречалась? Или ездила в Данию? Садилась на паром и дожидалась, когда можно будет выйти на берег. Вдруг вся история как-то связана с Данией? Они запросили Интерпол, но надо же знать, как работает эта организация… Может, у нее там родственники? Они их навещали, а Йенни рисовала, рисовала… и Хелена тоже.
Он вышел из трамвая на Фрискведерсторгет. Уши парабол на стенах домов сияли под солнцем словно начищенные. Они, как ему показалось, все время вращались, ловя для хозяев далекие сигналы из родных краев. Откуда-то слышалась музыка… Джон Колтрейн в феске и с кальяном. Восточный свинг.
Эрнст Лундгрен гулял с детьми во дворе. Высокий старик так сутулился, что Винтер испугался, не сломается ли у него спина.
— Есть что-нибудь новое? — спросил Лундгрен, ответив на приветствие.
Винтер рассказал последние новости.
— И у нас ничего… Она не входила в нашу маленькую общину.
— Неужели никто из родителей ее не знал?
— Из мам, — уточнил Лундгрен. — Нет… никто.
— Она была чуть ли не самым одиноким человеком в мире.
— Ничего странного, — пожал плечами Лундгрен. — Меня, например, это не удивляет.
— Я не думал, что вы склонны к цинизму.
— Я не склонен к цинизму. Просто меня это не удивляет.
— Что — одиночество?
— Не она одна… Имя им — легион. Можно сказать, большинство.
Винтер просмотрел видеозапись допроса Якобссона. Коэн разговаривал, как священник на исповеди, вот только Якобссон исповедаться не хотел.
— Я ее не видел и больше не увижу, — заявил он.
— Не понял.
— Я про эту… которая дала мне номер… конверт и деньги.
— Я говорю о Хелене Андерсен.
— Никогда с ней не встречался.
— Вы дважды вносили за нее квартплату.
— И что мне за это будет?
— Не притворяйтесь дурачком, Якобссон.
— Не знаю я, кто она такая. Все рассказал начистоту. Раз сто уж, наверное.
И так далее в том же духе. Он смотрел эту запись, и в душе росла пустота.
В квартире пахло свежим деревом.
— Я прибралась, — сказала Ангела, держа в руке бокал с вином. — Как настоящая домохозяйка.
— Не совсем… Домохозяйки не пьют вино среди дня.
— Хочешь?
— Нет… если уж начинать пьянствовать, пусть будет джин с тоником.
— Ты и начинаешь… Никогда не пил, а теперь начал.
— Начинать никогда не поздно.
Она последовала за ним в сияющую чистотой кухню.
— Весь день здесь провела.
— Мне никогда так не удавалось.
— Здорово, да? Пошли, покажу другие комнаты.
— А ужин?
— Что?
— Ужин должен стоять на столе! — сурово произнес Винтер.