Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
— Знакомься, это Ханни и Джонни. Сейчас я подолью им воды и подсыплю корма.
Ханни и Джонни были очень нарядны. Они чинно сидели на жердочке, как бы красуясь перед людьми, восхищенно разглядывавшими их черные спинки и ярко-желтые, солнечные грудки. Розы источали терпкий запах.
— Розы как женщины, — сказала Фынот, наклонившись к одному цветку и с наслаждением вдохнув его аромат, — такие же прекрасные и беззащитные. Их легко походя обидеть.
В гостиной она на минуту оставила Деррыбье в одиночестве. Он с интересом рассматривал обстановку комнаты. Нежно-голубые обои подчеркивали сочный, ярко-красный цвет ковра, расстеленного на полу, и коричневые тона мебели. В дорогих вазах стояли букеты роз. И всюду книги, полки с книгами. В этой комнате все радовало глаз, успокаивало и располагало к размышлениям.
— Неужели ты все это прочитала? — спросил он, когда Фынот вернулась.
— В
Вошла молодая служанка — она принесла большую тарелку куриного вотта. Подала кувшин с водой и полотенце.
— А ты давно пристрастилась к книгам? — спросил Деррыбье, ополаскивая руки.
Обычно Фынот с неохотой рассказывала о себе. Ей больше нравилось слушать других. Однако к Деррыбье она испытывала доверие, захотелось поделиться с ним сокровенным.
— История эта длинная. Читать книги я начала недавно. В детстве такой возможности у меня не было. И не было человека, который помог бы мне полюбить книги. Семья наша была бедная. Не до чтения. Добыть бы кусок хлеба на сегодня — и слава богу. С большим трудом я поступила в коммерческую школу. Едва концы о концами сводила. Меня ужасно огорчало, что я не могу одеваться так же хорошо, как мои обеспеченные подруги. От этого, знаешь, ощущение такое противное, как будто ты ниже их. Вскоре я решила бросить учебу и пойти работать. Я заметила, что и многие девчонки из бедных семей, которые учатся со мной, красиво одеваются. Я задумалась над тем, откуда у них деньги. Не от матерей же, которые имеют, к примеру, маленькую пивнушку! Не пришлось мне долго ломать голову, как удается моим подружкам каждый день менять туалеты. — Увидев, что Деррыбье перестал есть и внимательно смотрит на нее, она тихо сказала: — Ну, что же ты? Вкусно? — Она настойчиво угощала его, сама тоже взяла кусочек курицы, нехотя прожевала. Потом продолжала: — Встретился мне один старик торговец. У него было девять детей, и все старше меня. Внешне он был омерзителен, но казался мне добрым до бесконечности. Внимательный такой, заботливый, он пытался заменить мне отца, подбадривал в трудную минуту. Покупал все, о чем я просила. У меня голова закружилась от всего этого. Но старик-то знал, чего добивается. Однажды я спросила его, почему он встречается с девушками, которые годятся ему во внучки. И знаешь, что он ответил?! Будто он молодеет их молодостью, их дыханием, их молодыми телами… Что случилось потом, легко догадаться… Я хотела покончить с собой. Но не решилась. Да, нет того на свете, до чего не может довести бедность. Мать моя лежала в больнице. Я уплатила за ее лечение триста бырров. Ей бы спросить, откуда у меня такие деньги. Впрочем, все и так было ясно. Когда я пришла забрать ее из больницы, она с укором посмотрела на меня и заплакала… Потом я узнала, что этот старик умер от разрыва сердца, развлекаясь с такой же, как я, купленной за деньги, девицей. В разврате он искал молодости, а нашел свою гибель! Мне стало жаль его. Но некогда было грустить о нем — я была уже с другим. Этот мужчина был молод. Служил в банке. Имел жену и детей. С ним я была вроде бы даже счастлива. Уже строила планы о том, как он разведется и мы поженимся. Он давал мне повод надеяться. Сначала его очень беспокоило, был ли у меня кто-нибудь до него. Потом он все допытывался, кто меня обесчестил. Любила ли я того человека. И все в таком духе… Я, естественно, молчала. Он обижался. Когда мы были вместе и кто-нибудь из мужчин заговаривал со мной, он терял самообладание. Пытался даже ударить меня. Чем дальше, тем более невыносимой становилась его ревность. Он набрасывался на меня с руганью, обвинял во всех смертных грехах. Потом плакал, просил прощения, но все повторялось снова и снова. Я не могла больше терпеть все это и бросила его.
С грехом пополам окончила учебу. Получила диплом. Появилась надежда получить работу. Я мечтала, что смогу прокормить себя и маму честным трудом. Но устроиться куда-нибудь оказалось делом нелегким. Куда бы я ни обращалась, любой начальник, от которого зависело мое трудоустройство, прежде всего спрашивал: «Когда тебе удобно?» Ну, ответишь ему, что никогда, — и все, прощай, больше и разговаривать не будет. Женщины, приходившие после меня, получали работу, и я понимала, в чем тут дело. Поверь, такое зло брало… Одному я все-таки намекнула, что не против сходить с ним куда-нибудь. Так он вызывал меня каждый день, приставал с вопросом: «Когда же?» — все туфли у него в приемной истоптала…
Служанка унесла поднос, подала воду вымыть руки и молча исчезла. Фынот продолжала свою исповедь:
— Но мне необходимо было получить работу. А для этого надо было сказать «да» кому-либо из тех, от кого зависела моя судьба. Среди них попадались всякие. Ничтожные лгуны, хвастуны, авантюристы. Ох уж эти наши мужчины! Выхода, однако, не было. Чтобы учиться, пришлось продать себя, чтобы получить работу — тоже нужно продавать себя. Вот с тех пор я и начала ненавидеть наш прогнивший строй… Хочешь как-то существовать — торгуй собой! Пришлось «подружиться» с приятелем нашего шефа, который и устроил меня сюда, в Министерство информации.
— С приятелем шефа?
— Да, нашего шефа. В первый же день, как я появилась в конторе, он вызвал меня в кабинет — и знаешь, что спросил? Разумеется: «Ну, к-когда т-тебе удобно?» Я была устроена временно и отказать ему не смела, хотя вид его вызывал у меня тошноту. Пожалуй, никакой другой мужчина не был мне так противен. Меньше чем через шесть месяцев меня взяли в штат. После этого я сказала ему мысленно: «А теперь попробуй-ка лизнуть свой нос!» Но он не унимался. А тут недавно надумал заставить меня доносить на сослуживцев — очень его интересовало, что о нем говорят. Но с этим ничего у него не вышло. Правда, мне с большим трудом удалось от него отвязаться! Сейчас он со мной не разговаривает, смотрит как на врага…
С Эммаилафом я познакомилась недавно. То есть видела-то его и раньше: после того как меня перевели на постоянную работу, я сменила квартиру и случайно оказалась по соседству с Эммаилафом. Вот уж кто заядлый книгочей! Постоянно с книгой. Мы стали здороваться, как-то раз разговорились, а однажды в воскресенье он пригласил меня к себе.
Живет он скромно. В комнате мебели почти никакой: один стул, кровать и много-много книг. Он предложил мне чая и спросил: «Ты любишь читать?» Я ответила, что читала мало. «О, ты лишила себя самой большой радости в жизни, — сказал он. Порылся в груде книг на подоконнике и дал мне одну. — Вот прочитай, не пожалеешь». Пришлось прочитать. Когда я вернула ему книгу, мы долго говорили о ней. Это была «Смерть в Венеции» Томаса Манна. Я тогда далеко не все поняла в ней. Эммаилаф объяснил мне непонятные места. Следующую книгу, которую он дал мне, я прочитала с большим интересом. Так и повелось: он давал мне книги, я читала, мы спорили о них. Постепенно во мне пробудилась любовь к чтению. Вот какая это длинная история, — закончила она.
— Вы с ним близки? — спросил Деррыбье.
— Да. Но мы никогда не говорили о браке. Он шутит, что не может иметь двух жен. Ведь одна у него уже есть — это литература. Я все понимаю и не настаиваю ни на чем. Мы ладим.
Он никогда не спрашивает меня о других мужчинах. Не потому, что ему безразлично. Я знаю, он меня любит, а я люблю его. Иногда, совсем не для того, чтобы вызвать его ревность, я рассказываю ему о встречах с кем-то и своих увлечениях. Все, без утайки… «Это хорошо — иметь личный жизненный опыт, но не пытайся превращать человека в свою собственность. Главное, что соединяет людей, — это чувство, но не брак. Ведь брак делает одного собственностью другого. Любовь не в том, чтобы спать в одной постели и под одной крышей», — часто говорит он.
С ним я чувствую себя свободной. Обо всем могу сказать откровенно. У меня нет от него тайн. У него от меня — тоже. Ты думаешь, муж и жена всегда искренни друг с другом?
Раньше я его безумно ревновала, но теперь… все это в прошлом. Теперь уже ничто не может вызвать во мне ревность. Нас связывает любовь. И мне хватит ее до конца моей жизни… — Лицо Фынот просветлело — казалось, воспоминания об Эммаилафе согрели ее.
Деррыбье недоумевал, что это за любовь — без ревности. В этом есть что-то болезненное. «Либо они сумасшедшие, либо я ничего не понимаю», — подумал он о Фынот и Эммаилафе.
Фынот никогда ни с кем не говорила о своих отношениях с Эммаилафом, и все, что накопилось в ее душе, требовало теперь выхода. Она мысленно осуждала себя за эту исповедь перед Деррыбье — человеком, в сущности, посторонним. Вместо того чтобы узнать тайну Деррыбье, она открыла ему интимные стороны своей жизни. Не примет ли он ее за доступную женщину? Ну и пусть! Если даже и так, разве что-либо изменится?
— Ты очень откровенна, — произнес Деррыбье после долгой паузы.
— Не знаю, правильно ли ты меня понял. Вообще-то откровенность не в моем характере. По нашим понятиям, искренность означает распущенность или глупость. А я считаю, что без нее нет свободы мышления. Жаль, что у нас все слишком скрытные. Порассказала я тут тебе всякого. Не подумай, что я плохо воспитана. Ведь сладкое для одного другому может показаться горьким. Но в этом жизнь, — сказала она.