Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
— Здороваешься спиной, — сказала она нарочито громко. Последнее время она стала одеваться сверхмодно — носила молодежные туфли и кофточки. Говорить и ходить тоже старалась как молодая. Но, к своему величайшему сожалению, не могла влезть в джинсы. Когда другие женщины надевали узкие брюки, она высмеивала их, сокрушаясь о том, что падает мораль. «Дерг, вместо того чтобы издавать указы о земле, о доходных домах и беспокоить знатных людей, издал бы указ, запрещающий носить джинсы! Сколько кривых ног было бы выставлено на суд людской!» А сама, чтобы похудеть, неделями сидела на жесточайшей диете, потом покупала очередные джинсы и часами вертелась перед зеркалом, придирчиво оглядывая себя со всех сторон.
— Клянусь своим отцом, говорю тебе, не смей поворачиваться ко мне спиной! — прокричала она мужу надтреснутым голосом. Не получив ответа, госпожа Амсале еще больше распалилась, крутя короткой шеей, покрытой татуировкой. — Я тебе говорю! — не унималась она.
— Т-сс. — Ато Гульлят приложил палец к губам. — Тише! Сейчас он его схватит.
Кот уже неслышно спрыгнул на пол и крадучись подбирался к подоконнику, на котором беспечно сидел воробей. Ато Гульлят напрягся, будто вместе с котом принимал участие в охоте. Мысленно и он приготовился к прыжку.
Кот прыгнул. Полетели перья.
— Поймал, поймал! — вскрикнул ато Гульлят и захлопал в ладоши, как ребенок.
— Кто поймал? — Госпожа Амсале шагнула к подоконнику.
— Кот воробья сцапал, — радостно сообщил ато Гульлят. Ловкость и коварство маленького хищника привели его в восторг.
Госпожа Амсале застыла на месте. Недоумение изобразилось на ее круглой физиономии. Она таращила глаза на мужа.
— Ты что, спятил?
— Да это же замечательно! Он так терпеливо выжидал, караулил, а потом раз! — и все! Молниеносным ударом достичь цели!
— Бог ты мой! Что творится? Откуда такой куцый, кастрированный героизм? — Она явно набивалась на ссору, но ато Гульлят досадливо отмахнулся:
— Хоть бы утром ты не приставала ко мне! Ну, это уж слишком! Она злобно зашипела:
— Подкарауливать! Сидеть в засаде! Достойно наших деджазмачей и фитаурари, генералов и министров — тех, кто окружен слугами и почетом! Видели мы их геройство! Надеяться на них — что строить забор из камыша!
— Хоть бы ты поспала подольше! Закрой наконец свой ядовитый рот! — разозлился ато Гульлят. Но уж если жена открыла рот и тонкие губы ее вытянулись в трубочку, что особенно выводило из себя ато Гульлята, то ее ничем не остановишь. Он махнул рукой и, понурив голову, отошел к дивану. Взобравшись на него с ногами, он уставился на свою жену как на что-то очень неприятное.
Она тоже не сводила с него глаз, словно пыталась угадать его мысли.
До революции госпожа Амсале не очень-то считалась с мужем. Она воспринимала его как вещь — незаметную, не очень нужную, но к которой привыкла за долгие годы ее присутствия в доме. Мужу и детям она уделяла мало внимания. Ее больше заботили те 30 гаша земли, которые они с братом получили в наследство от отца. Лимоны, апельсины, бананы, кукуруза, бобы, пшеница, овес, теф, сахарный тростник, мед, масло — чего только не приносили ей эти земли! Крестьяне, сидевшие на оброке, привозили в город все эти богатства на машинах, лошадях, ослах. Она заставляла управляющего проверять вес продуктов, подсчитывала выручку за проданное. И с каким удовольствием расправлялась она с теми, кто не мог вовремя уплатить налог! Сколько радости доставляло ей измываться над несчастными бедняками, которые покорно стояли у дверей ее дома и взывали к милосердию госпожи! Эти люди зависели от нее, она была вольна распоряжаться их судьбами: смилостивиться и отсрочить выплату налога или отнять у арендатора последнее, пустить его семью по миру. Райская была жизнь! Потом грянула революция. Декреты Дерга о национализации помещичьих земель, доходных домов… Вся жизнь ее изменилась. Муж лишился всех титулов. И раньше-то он был не ахти какой величиной, а нынче вовсе пустое место, пенсионер. Горечь, горечь и досада, ненависть, тоскливое ожидание конца. У нее отобрали землю, то, на чем зиждилась ее жизнь, что делало ее влиятельным человеком, госпожой. Вместе с владениями она утратила гордость, уверенность в себе. Опустел ее двор, где всегда толпились просители и где она, госпожа Амсале, была главным судьей. Все кончилось.
Но хуже всего то, что, подобно нищему, убогому ходатаю, к ней подбирается старость, заглядывает в глаза. На душе становилось пусто. Ни в чем нет утешения. Все плохо. Даже муж, это ничтожество, который раньше пикнуть не смел в ее доме, — и он стал совсем другим, независимым от нее и даже не пытается скрывать свое презрение к ней, благодетельнице, точно не она, госпожа Амсале, когда-то вытащила его из грязи.
Она подсела к туалетному столику. Поправила на шее шарфик, скрывающий татуировку, в былые времена означавшую принадлежность к знатному роду, а теперь нелепый знак патриархальной старины. Платка на голове, как подобает женщинам ее возраста, она не носила, разве что в редких случаях, когда не успевала распрямить волосы.
Подкрасив губы, она продолжала свою обличительную речь:
— Забаву выдумал! Сидите в засаде хоть до скончания века — что в этом толку?! На какое чудо рассчитываешь? Разве ты не слышал, какая стрельба была вечером?.. Детей уводят из дома, и никого это не беспокоит. Пусть они борются, а мы дома отсидимся. Вот чудеса! Ну и мужчины пошли! Видно, не зря женщины начали носить брюки. Есть в этом какое-то предзнаменование.
Ато Гульлят скрючился на диване лицом к стене. Раздраженно ответил жене:
— Перестань ты зудеть. Привыкла всеми помыкать. Чего ты все: дети, дети?! — Его понесло. — Землю пахарю! Долой Эндалькачеу! Повесить его! Забыла пословицу: «От того, что заменишь горшок, вотт не станет вкуснее»? Создать временное народное правительство! Долой монархию! Молодежь кричала об этом больше всех. Вот и докричались. Накликали на нас беду. Болтать надо было поменьше…
Госпожа Амсале прервала его:
— Молодое поколение лучше вас. Эти люди готовы умереть ради того, во что верят. А такие, как ты, при первой же опасности сразу в кусты, сдались без единого выстрела, стоило лишь слегка припугнуть… — Она раздраженно поджала губы.
Ато Гульлят обхватил голову руками. Жить не хотелось от бесконечных упреков жены. Он чувствовал, как поднимается давление. Голова раскалывалась. Обдавало жаром. Болел желудок. Напоминала о себе печень.
— Оставь меня, мне и так тошно сегодня с самого утра, а тут еще ты!
Госпожа Амсале и не подумала посочувствовать мужу:
— Наверное, тебя тошнит от запаха той крови, что пролита в эти дни на улицах Аддис-Абебы.
— Умоляю тебя, ради всего святого, — взмолился он.
— Когда трус встречается со смельчаком, у него сердце в пятки уходит.
Ато Гульлят, поблескивая вспотевшей лысиной, повернулся к жене. Он едва не плакал.
— Тебе доставляет удовольствие оскорблять меня, я знаю. Но пойми же ты, нужна осторожность. Биться головой о бревно — это не героизм, а глупость. Зачем зря погибать? Если в бурный поток бросить камень, он не остановит течение. Надо суметь устоять, чтобы не сгинуть в водовороте событий.
— О, какой мудрец! Бог ты мой!
— Послушай, наконец. Нельзя все время безмозгло размахивать оружием. Нужна политика. Не только грубая сила, понимаешь? А умение лавировать, тактика. Нечего лететь прямо на огонь. Терпеливо, притаившись, выжидать благоприятного момента, а потом действовать. Это не есть трусость.