Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
Она смотрела на растерзанные листы с отчаянием. «Боже мой, есть ли у него второй экземпляр? Скорей бы рассвет. Больше нет сил. Довольно!»
И тут она услышала голос маленького сына. Он бежал к ней из другой комнаты, шлепая босыми ножками по полу.
— Мама, я боюсь. Дай мне пить!
Себле вспомнила, что держит в руках нож. Положила его на стол. Взяла на руки сына, обняла его. Он был мокрый до самой шеи.
— Я боюсь, — хныкал мальчик.
— Не бойся, мой милый. — Себле прижала его к себе и зарыдала.
«Жизнь — это западня», — подумала она, обливаясь слезами.
ГЛАВА 3
— У кого есть банки, жестяные банки? — звенит тонкий голосок.
— Бутылки, бутылки! У кого есть бутылки! — слышен чуть хрипловатый голос.
— Сдавайте
— Перетягиваем матрацы! — блеет кто-то.
— Топливо! Кому нужно топливо? — звонко выкрикивает молодой парень.
— Предлагаем свежую рыбу! — зазывает пожилой торговец.
— Меняем вещи! Меняем! — кричит кто-то голосом молодого козленка.
— Тело мое разрушено. Я живой мертвец! Но живот мой требует пищи, — стонет прокаженный.
— Да не постигнет никого жалкая доля слепца, — взывает нищий. — Люди, не клянитесь глазами, говорю я вам, я, живущий во тьме, лишенный света. Подайте ради девы Марии бедному слепцу милостыню.
Сирак лежал в постели, ворочаясь с боку на бок. Он думало том, насколько сильна в людях воля к жизни. Ведь даже гниющий заживо прокаженный, слепец, обреченный на тьму, любой нищий калека — все изо всех сил цепляются за жизнь… Действительно, жизнь — загадка. Ведь неизбежно все мы превратимся в прах… Зачем же несем это бремя, страдаем? Или жизнь — шутка, которая сначала веселит нас, а потом заставляет плакать? Словно в ответ на свои мысли, Сирак вдруг услышал, как захихикал Агафари Эндэшау.
А нищий на улице монотонно бубнил:
— Добрые люди, подайте ради богородицы…
Этот нищий появляется здесь каждый месяц двадцать первого числа. Сирак встал и подошел к окну. Во дворе играли дети. Они распевали песню «Я готов погибнуть за родину». В последние годы появилось много новых песен, в которых воспеваются революционные преобразования. На музыку перекладываются стихи о борьбе с контрреволюцией, о кампании за ликвидацию неграмотности, о том, что будет в Эфиопии партия трудящихся. Дети пели о родине, о революции. Подражая взрослым на митинге, они выкрикивали лозунги, били в жестяные банки, которые были у них вместо барабанов.
Цегие тоже подошла к окну.
— Ты знаешь, — сказала она мужу, — сегодня спозаранку объявили, что будет собрание всех жителей нашего кебеле. Явка обязательна. Те, кто не выполнит своего революционного долга, не явится на собрание, будут лишены возможности приобретать товары в кооперативном магазине [50] , — и махнула рукой, досадуя на ретивых руководителей кебеле.
«Грязный, пыльный район обездоленных и несчастных. Но и в нем появляются ростки новой жизни. Он преображается на глазах, этот Квартал Преданий», — подумал Сирак. Перед его мысленным взором возникли улицы и переулки населенного трудовым людом района. Вот площадь Теодороса [51] , за ней дома «сатаны». Здесь раньше была скотобойня. Если подняться на холм, увидишь верхний Дворец, оттуда Квартал Преданий как на ладони. Внизу лицей, школа и дом раса Надеу. Еще ниже, широко распахнув двери и будто зевая, выстроились пивные. Около них обычно бегают ребятишки, предлагая прохожим свежеподжаренные зерна ореха коло. Сколько слез, если вдруг кто-то рассыплет этот драгоценный продукт. А сколько здесь обездоленных женщин! Двери их жилищ прикрыты, внутри таинственный сумрак. Сирак отчетливо почувствовал запах теджа. Что происходит там, на улице? Солнце ли светит? Или небо нахмурилось? Сегодня Сирак с трудом поднялся с постели, чувствовал себя неважно, все кости невыносимо ныли.
50
По инициативе революционных органов власти такие магазины, где товары первой необходимости продаются по доступным населению ценам, создаются в каждом городском районе.
51
Теодорос II — эфиопский император (прав. 1855—1868 гг.).
Агафари, возвращаясь, как всегда, спрашивает, нет ли в округе больных или мертвых. Убедившись, что ангел смерти здесь не пролетал, он спокойно идет домой. Вот он укладывается среди подушек и попивает сладкий тедж. При этом приговаривает, поглаживая длинные седые усы тонкими пальцами: «Древние мудрецы Матусала и Абрахам пили катикалу [52] , чтобы продлить жизнь, но помалкивали об этом, ни с кем не делясь своей тайной. Ведь Адам увидел мир лишь после того, как Ева заставила его вкусить запретный плод. Он все понял и прикрыл свою наготу. Но бог узнал, прогневался и изгнал его из рая. Завистливый бог…» — усмехается Агафари.
52
Катикала — вид водки.
Сирак вдруг отчетливо представил себе своего героя. Увидел его во плоти и крови. Неудержимо потянуло к перу и бумаге. Перед ним словно отворяются двери рая. Слышны песни Яреда. Порхают ангелы. Они напевают, бьют в барабаны. Играют на флейтах, свирелях и масинко [53] . Горят тысячи свечей, и пламя их то вспыхивает, то колеблется, затухая. Гебреханна слагает свои кыне. На одной ноге стоит Текле Хайманот. Он задумчив. Вдалеке сидит Гебре Кристос [54] и просит милостыню. Вот пролетает страшный ангел смерти. Раздается грохот барабанов. В зубах он держит тысячу жертв, в руках — тоже тысячу. «Пусть на земле будет мир!» — возвещает святой Петр и берет золотой ключ. Архангел с мечом в руках охраняет дорогу к древу жизни.
53
Масинко — однострунный музыкальный инструмент.
54
Текле Хайманот, Гебре Кристос — святые эфиопской церкви.
Сирак чувствует полет мысли. Легко льются слова, складываются в предложения. Они текут, как быстрые ручьи и реки, которые сливаются в море. Писатель переполнен чувствами. Он должен писать, но ему негде даже присесть.
В доме нет спокойного уголка. Иоханнес, его сынишка, носится по комнате. Капризничает, хватает все, что попадет под руку, бросает на пол надоевшие игрушки и, если они разбиваются, смеется. Беспокойный ребенок.
Цегие и молодая служанка Вубанчи, приехавшая из провинции Уолло, не дают ему ни минуты покоя. Они то подметают полы, то вытряхивают одежду, то без умолку тараторят, готовя еду, то распивают с соседями кофе. Словом, покоя нет. Было бы полбеды, если бы Цегие делала свои дела молча, но она постоянно пристает к нему с расспросами, дергает. Уже раз десять спросила, почему он не пошел на работу. Невозможно сосредоточиться.
На работе тоже нет возможности писать. Там ждет гора папок со срочными делами, да и отдельного кабинета у него нет Бесконечные телефонные звонки, кофе, чай, коктейли, пустая болтовня, сплетни. Ему не хочется даже думать о службе. Но Цегие напоминает о долге. Кто же еще прокормит семью. Только от него зависит судьба сына. Он вынужден идти в контору.
— Слушаюсь, шеф, — говорит Сирак, когда она подает ему чай. — Прости меня за вчерашнее, не обижайся. Я предпочту быть распятым, как Христос, только бы не видеть, что ты расстроена. Ты ведь прощаешь меня, моя Цегие? — умоляет он.
— Ничего не случилось. Лучше собирайся побыстрее. Уже много времени. — Она смиренно смотрит на него своими огромными, чуть навыкате, глазами.
— Сколько же в этом мире начальников! — ворчит он, лениво натягивая брюки. — Ох, Моисей! Если бы не спустился он с горы с десятью заповедями, не было бы столько запретов. Вот беда! Пока люди не освободятся от власти, они не смогут управлять собой.
— О чем ты говоришь? Мы едва дотягиваем до конца месяца на твою зарплату. А что будет с нами, если ты перестанешь ходить на службу? Ты постоянно опаздываешь. В конце концов тебя уволят. Вокруг столько завистников и недоброжелателей! Разве ты не замечал, что к нашим дверям постоянно подбрасывают какие-то тряпицы, завязанные узлом, дохлых мышей и всякую дрянь? Сын часто болеет. Я — тоже. Я вся больная. И почему ты держишься за этот дом? Поискал бы квартиру в другом районе, — опять раздраженно говорит она, вспомнив проклятья Хаджи Мустафы.