Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
— Где ты пропадал?! — бросилась она к нему.
— Не пропадал. Здесь я…
— Что с тобой? Ты чем-то расстроен?
Она не дала ему ответить, стала целовать в губы, глаза. Тут же начала угощать, принесла чат, желая увести его в мир прежних радостей. Но он молча отодвинул угощение и сказал:
— Ты не откажешь мне в одной просьбе, Цегие?
— Разве я когда-нибудь отказывала тебе?
И вдруг совершенно неожиданно:
— Давай поженимся. Я хочу, чтобы с сегодняшнего, дня ты стала моей женой. Клянусь тебе в своих чувствах этими свежими ростками
Сирак обнял ее и поцеловал.
Она засмеялась. Не могла понять, шутит ли он или говорит серьезно.
— Милый мой, как может муж дочери министра делать предложение падшей женщине? Нам хорошо вместе. Но жениться! Странно, что ты вообще сюда приходишь! Как оставляешь ты свою мадонну в ее раю на эти часы? Не понимаю я мужчин Аддис-Абебы. И что ты во мне нашел такого, чего тебе не хватает в жене, не понимаю.
Он посмотрел на нее серьезно и сказал:
— Нет у меня ни жены, ни сына.
Время было суровое, и она подумала, что их увели солдаты — так же, как и ее отца. Она не выдержала и вскрикнула:
— А что они сделали с ребенком? — Она знала, как Сирак любит своего сына, как беспокоится о нем, и заплакала.
— Нет, их не арестовали. Жена сбежала… в Англию…
Цегие не могла поверить своим ушам.
— Даже не посоветовалась с тобой? Тайно?
— Да, она ничего мне не сказала. Ведь она меня знает. Знает мое настроение. Она была уверена, что я никогда не оставлю родину. Куда бедняку бежать из Эфиопии? Где бы он ни был, сердце его с родиной. Может, и лучше, что она так исчезла. У нее не оставалось выбора.
Этого Цегие понять не могла. Как жена может оставить мужа, сбежать от него? Жена не должна оставлять мужа в несчастье. Ее судьба — умереть вместе с ним. Ну и времена наступили! Если, даст бог, поживем еще на свете, должно быть, много увидим непонятного. И все это принесла революция…
— Как говорят, классовая принадлежность сильнее всяких чувств, — продолжал Сирак. — Она выбрала то, что ей дороже. И пусть ей будет хорошо. А у меня в жизни свое место. Что было, то было. От прежней жизни у меня остались лишь воспоминания. Нельзя жить прошлым. Жизнь еще впереди. Я хочу прожить ее с тобой.
Они поцеловались.
Ей так хотелось вырваться из ада, в котором она жила, остаться с Сираком навсегда, жить достойно, но в сердце ее закралось сомнение. Ведь прежде, когда Цегие бывала с Сираком, она грезила об этом, но сейчас отказывалась верить тому, о чем могла лишь иногда помечтать. Может, это ей снится? Или, может, Сирак неискренен? И все же счастье было слишком велико. Она страстно целовала своего возлюбленного. У нее даже возникло желание подарить ему сына.
— Ты будешь помнить своего мальчика? — спросила она.
— Твоя любовь заполнит мое сердце… — Он нежно гладил ее лицо длинными тонкими пальцами, любуясь ее красотой.
Цегие почувствовала, что она сделает его счастливым, родив ему сына. Их сын будет зачат в большой любви. Он станет его и ее счастьем. Буря чувств поглотила их обоих…
Она часто вспоминала ту ночь. Как они были счастливы! А сейчас? Куда он спрятал эту злосчастную книгу? Она терялась в догадках. Сердце стучало, как барабан. Цегие взобралась на стул и стала искать на шкафу. Но там ничего не было, кроме толстого слоя пыли. Вдруг она услышала голос служанки:
— Вы только посмотрите на него, моя госпожа.
— Что он такое сделал?
— Вы видите, Иоханнес балуется с хлебом! Вы думаете, это понравится богу? Хлеб надо беречь! Не то наступит расплата!
Иоханнес крошил инджера и разбрасывал крошки по всей комнате.
Когда Вубанчи говорила, становилось заметно, что у нее увеличена щитовидная железа. Девушка была светлокожей, и татуировка шеи подчеркивала ее болезнь.
— Ты все вспоминаешь голод в провинции Уолло? — Цегие слезла со стула и, вытирая пыльные руки, строго добавила: — Не грози божьей карой моему сыну, слышишь? И не вспоминай в моем доме голод! С той поры, как ты появилась у нас, благополучие совсем нас покинуло. Что за скаредность! Подумаешь, крошки хлеба. Лучше бы развлекла ребенка.
Она говорила, а мысли ее были заняты книгой мужа.
— Хлеб — это все, госпожа моя. Вы рассуждаете так потому, что не видели голод своими глазами. Не видели, как младенцы сосут грудь мертвых матерей. Не приведи господи испытать такое: люди, как куры, разрывают пыльную землю в поисках пищи, как скот, обгладывают жалкие остатки сухой травы и мечутся в поисках листьев, стервятники летают, бросая на землю тень смерти, а люди пытаются вырвать у них кусок падали, сами уже готовые поедать друг друга… Вы не видели этого, моя госпожа. Хлеб — царь. — Она собрала с полу крошки инджера и поцеловала их, поклоняясь хлебу, как божеству. — Хлеб — это источник жизни. С ним нельзя так обращаться, иначе можешь лишиться его. Вы знаете, что заставило меня покинуть деревню, что в один день осиротило меня, отняв мужа и сына, отца и мать? Отсутствие хлеба, моя госпожа. Кто не видел голода, который обрушился на нас, тот не может понять цену хлеба!
Слезы навернулись ей на глаза. Она вспомнила свою прежнюю жизнь, уют домашнего очага. Вот она идет доить корову. За спиной у нее дремлет ее малыш. Стадо пасется в долине. Завидев ее, жалобно мычат телята и бегут к ней навстречу. Она вспомнила двор, огород. Вспомнила, как ходила к ручью за водой, в лес за хворостом. Перед глазами проплывали горы, долины, ущелья. Она плакала.
— Хлеб — на земле хозяин, госпожа моя, за пренебрежение к хлебу человека постигает возмездие, — приговаривала она, зажав в ладони крошки инджера.
— Ну, хватит, — недовольно прервала ее Цегие. — Лучше пойди свари кофе. Дай мне сына. Ох, как мне нездоровится. Голова кружится. Что-то мелькает перед глазами.
— Вы не пойдете на похороны госпожи Бырке? Было объявлено, что, кто не придет с ней проститься, будет оштрафован на два бырра, — спросила Вубанчи.
— Нет, лучше я уплачу штраф. Хватит с меня. Надоели все эти распоряжения.
— Нехорошо, госпожа. Ведь начальство предупреждало. Госпожа Бырке была заслуженным человеком.