Зов кукушки
Шрифт:
Тут зазвонил телефон. Робин сняла трубку и, к изумлению Страйка, мгновенно перешла на чопорный австралийский акцент:
— Простите, здес таких ниэт. Ниэт… Ниэт… Не знаю, куда она делас… Ниэт… Меня зовут Аннабель…
Страйк беззвучно захохотал. Робин бросила на него притворно-страдальческий взгляд. Примерно через минуту австралийского разговора она повесила трубку.
— «Временные решения», — сообщила Робин. — Я часто прибегаю к помощи Аннабель. У этой, правда, акцент получился скорее южноафриканский, чем австралийский… — А теперь хотелось бы услышать,
Страйк подробно описал, как прошел вчерашний день, но только до визита к Даффидлу включительно. Он особо подчеркнул, что Брайони сослалась на свою дислексию, из-за которой и услышала ненароком голосовые сообщения Урсулы Мей; что Сиара Портер неоднократно упоминала о намерении Лулы оставить все брату; что Эван Даффилд злился, когда в «Узи» Лула Лэндри постоянно смотрела на часы; что Тэнзи Бестиги угрожала мужу — уже почти что бывшему.
— Так где же находилась Тэнзи? — не поняла Робин, которая с уважительным вниманием выслушала его рассказ. — Вот бы узнать…
— Я почти уверен, что знаю, — сказал Страйк. — Правда, добиться от нее признания будет трудновато, ведь на кону миллионы ее мужа. Да и вы с легкостью поймете, где она находилась, если вернетесь к фотографиям из материалов дела.
— Но…
— Изучите по снимкам фасад дома — так он выглядел в ночь смерти Лулы, а потом вспомните, как он выглядел, когда мы с вами ходили туда осмотреться. Это вам полезно для развития следственных навыков.
Робин чуть не запрыгала в приливе счастливого восторга, который, впрочем, тут же сменился холодным душем огорчения, потому что впереди уже маячил медиаконсалтинг и отдел кадров.
— Мне нужно переодеться, — сказал Страйк. — Наберите, пожалуйста, еще раз Фредди Бестиги.
Он исчез в кабинете, плотно затворив дверь, и сменил счастливый костюм (за которым теперь закрепил это название) на просторные брюки и удобную старую рубашку. Когда, направляясь в сортир, он проходил мимо Робин, ее лицо хранило выражение безучастного внимания, которое бывает у человека, обреченного ждать у телефона. Над треснутой раковиной Страйк почистил зубы, рассуждая, насколько проще стало общаться с Робин после того, как он дал ей понять, что ночует в офисе, вернулся в приемную и застал секретаршу в раздражении.
— По-моему, они даже не утруждаются записывать мои сообщения, — сказала она Страйку. — Отвечают, что он на студии «Пайнвуд» и просит не беспокоить.
— Ну что ж, по крайней мере, мы знаем, что он вернулся из-за границы, — сказал Страйк.
Он достал из шкафа промежуточный отчет, сел на диван и принялся молча добавлять записи вчерашних бесед. Робин исподтишка наблюдала за ним и восхищалась той методичности, с которой ее босс заполнял таблицы, отмечая, где, как и от кого получены те или иные сведения.
— Как я понимаю, — сказала она, нарушив затяжное молчание, во время которого тайком косилась на босса и разглядывала фотографию дома номер восемнадцать по Кентигерн-Гарденз, — в вашем деле нужно фиксировать каждую мелочь, чтобы ничего не забыть?
— Не только для этого, — ответил Страйк, не поднимая головы, — но еще и для того, чтобы не оставлять никаких лазеек для защиты.
Это было сказано так спокойно, так веско, что Робин еще несколько мгновений поразмышляла над его словами, прежде чем истолковать их правильно.
— Вы хотите сказать… в общем и целом? В принципе?
— Нет, — Страйк не отрывался от работы, — в данном, конкретном случае. Когда состоится суд по делу об убийстве Лулы Лэндри, я не допущу, чтобы обвиняемый вышел сухим из воды, сославшись на неточность моих записей, а следовательно, и на мою ненадежность как свидетеля.
Страйк опять рисовался и сам это понимал, но не мог удержаться. Ему, как он говорил про себя, наконец-то поперло. Кто-то мог бы сказать, что это цинизм — забавляться во время расследования убийства, но он не терял чувства юмора и в более мрачных ситуациях.
— Не могли бы вы сходить за сэндвичами, Робин? — добавил он, чтобы только посмотреть на ее лицо и вновь порадовать себя таким уважительным вниманием слушательницы.
За время ее отсутствия он разобрался с записями и решил позвонить в Германию бывшему сослуживцу, но тут в офис ворвалась Робин с двумя пакетами сэндвичей и с какой-то газетой.
— Ваша фотография — на первой полосе «Стандард»! — выдохнула она.
— Что?!
На фотографии была изображена Сиара, идущая за Даффилдом к его дому. Сиара выглядела потрясающе: на долю секунды Страйк перенесся назад, к половине третьего ночи, когда она, обнаженная, белая, лежала под ним, шептала и стонала, разметав шелковистые русалочьи пряди.
Очень скоро он опомнился и перевел взгляд на свое собственное изображение, наполовину обрезанное рамкой кадра: четко виднелась лишь одна поднятая рука, державшая папарацци на расстоянии.
— Что тут особенного? — Он пожал плечами, возвращая газету Робин. — Меня приняли за охранника.
— Здесь сказано, — отметила Робин, переворачивая страницу, — что она вышла от Даффилда со своим телохранителем в два часа ночи.
— Ну вот видите.
Робин смотрела на него не моргая. Его рассказ о событиях минувшей ночи закончился на том, что они с Сиарой и Даффилдом поехали к актеру домой. Она так увлеклась отдельными показаниями, что даже забыла думать, где же ночевал ее босс. У нее сложилось впечатление, что он оставил актера и топ-модель наедине.
В офис он вернулся в том же костюме.
Отвернувшись, Робин прочла материал на второй странице. Из него следовало, что у Сиары было любовное свидание с Даффилдом, а предполагаемый телохранитель ждал в прихожей.
— Она в жизни такая же ослепительная? — с напускной небрежностью поинтересовалась Робин, складывая газету, чтобы передать ее Страйку.
— В точности, — подтвердил Страйк и подумал (а может, померещилось), что эти три слога прозвучали бахвальством. — Вам с сыром и пикулями или с яйцом и майонезом?