Зрячий
Шрифт:
Комната казенного вида, и в ней такой же казенный человек: в круглых очках, сером сюртуке, с желтым недовольным лицом. На широкий стол перед ним руки в зеленой кавалерийской форме вываливают трофейное оружие: клинки беззвучно сыплются из мешка, скользят друг по другу, падают на пол.
Человек что-то гневно выговаривает невидимому собеседнику, размахивает руками, мол: «Забирайте весь этот хлам к чертовой матери и проваливайте!» Потом сокрушенно качает головой и обреченно машет рукой…
А следом в поле зрения появляется витрина, стандартный музейный застекленный шкаф с помещенным
Пожар, пламя, языки огня! Мечущиеся люди, остроконечные пожарные ведра с выплескивающейся водой, багры, топоры… Горят картины в золоченых рамах, сияющий кубок темнеет на глазах… Пожарный в каске неловко и размашисто орудует багром, цепляет прекрасную статую – женщины в венке из роз, – та падает и беззвучно разлетается на сотни осколков. Пожарный не обращает на это внимания, продолжает тушить…
Внутренний двор, обгорелые экспонаты свалены кучами на землю, между ними суетливо бегают люди. Появляется знакомый желтолицый служитель, растерянно разводит руками, выговаривает что-то невидимому собеседнику. Всё это время я не слышу ни звука, но краски ярки, предметы – объемны, игра теней, движения, выражения лиц – всё это различимо.
Служитель показывает собеседнику на ближнюю кучу изуродованных вещей, нагибается и вытаскивает из навала удлиненный предмет. И опять я не могу его рассмотреть – налетает тень, делает изображение расплывчатым, неузнаваемым. А следом – мелькание искаженных картинок, каких-то обрывков, сумбур без смысла и порядка. Появляется давление в висках. Судьбу клинка до пожара я знал и раньше, а вот потом?..
Я понял, что таким образом дальше не продвинусь. У Ворона есть эффективный метод блокады моего восприятия, и я могу сейчас видеть всё что угодно, кроме Дагг-Ош. И его нынешнего места хранения. Так найти саблю не удастся, надо предпринять что-то иное, новое.
Я кинулся к двери, распахнул – в кресле испуганной птицей встрепенулась Ева. В глазах вопрос и тревога.
Стацки рассказывал, что ты не чужда способностям сенса? В тот незабываемый вечер, проведенный в твоих апартаментах, ты говорила, что любишь танцевать? Пришло время поучаствовать в увлекательном путешествии по образному миру – миру информации и энергетических каналов, ясновидения и разгадок самых страшных тайн…
Не теряя времени на объяснения, я подошел и схватил девушку за руку, выдернул из кресла и потащил в Мастерскую. Ева непонимающе пискнула, но не сопротивлялась. Мы ввалились в зал. Дверь я захлопнул, Ева ничего не видела со света в полутемном помещении.
На ней был надет форменный костюм эксперта. С рукава жакета пялился увеличенный лупой всевидящий глаз – я сорвал жакет. Она опять пискнула, теперь уже протестующе, но протесты сегодня не принимались. Юбка была узкой, ниже колен, с небольшим боковым вырезом, и стесняла движения…
Раздевать девушку полностью не входило в мои планы, поэтому я с силой рванул ткань там, где заканчивался вырез, и юбка разошлась по шву почти до пояса. Мелькнули
Правой рукой я продолжал сжимать Дагга-Оззи, но левой крепко обнял госпожу эксперта за талию. Она положила мне руки на плечи, и мы начали танцевать. Это был странный танец: без музыки, под мерное щелканье метронома, под перестук сердец. Три четверти – ритм вальса, и мы закружились по залу в этом удивительном вальсе, под едва слышное потрескивание свечей и шелест нашего дыхания.
Ева прикрыла глаза, на щеках появился румянец. Она была потрясающей партнершей, чувствовала малейшее мое движение, даже желание движения, и позволяла вести себя: покорно и пластично, гибко и чутко. Это не был вальс в полном смысле слова, иногда я закручивал ее послушное тело волчком, иногда вдруг ронял себе на колено, как это делают в танго. Я шагал широко и уверенно, она двигалась вслед легко и скользяще – это было слияние не столько тел, сколько душ.
Жил на свете молодой талантливый оператор. Мечтал изменить мир, быть может, хотел сделать людей счастливее и богаче. Он говорил, что танец, любовь и бой – три грани единого процесса, некоего чудесного созидающего начала. Мы с Евой сейчас следовали его выводам и соединяли любовь с танцем ради боя. И бой придется давать именно ему, человеку, предавшему свое предназначение.
Я прикрыл глаза, всё земное отодвинулось в иную сферу бытия. Вдохнул дивный аромат девушки, сжал крепко ее талию, в другой руке – кинжал… Реальность отступила. Веером темного бархата раскрылось перед взором информационное поле, изумрудными нитями проступили энергетические каналы. Рубиновым светом пульсировал наш с Евой вектор.
Он виделся мне сейчас единой широкой полосой, двухцветной, с двумя оттенками красного: мой более насыщенный и жгучий, ее – с розовым отливом, нежный и трепетный. Линия судьбы, одна на двоих.
По краю поля зрения, напряженно и угрожающе, натянулась темно-багровая струна. Я догадывался, чей это вектор, но не собирался предпринимать что-либо. На этом поле, здесь и сейчас, я властвую безраздельно. Мне открыты любые информационные источники, я вижу всё, и только в моей воле, станет ли это доступным кому-то другому.
Пусть вибрирует в бессильной злобе вектор Ворона, ему не дано знать того, что открылось мне. Я не позволю ему видеть каналы так, как вижу их сам, заблокирую понимание происходящего. А всё важное я скрою легким, но совершенно непроницаемым крылом любви и нежности. Быть может, он увидит его как голубиное…
Мы с Евой остановились. Метроном еще щелкал, но размер нам был больше не нужен, танец завершился. Девушка открыла глаза, чуть встряхнула черной гривой волос: «Ма-а-арти-и-ин…»
Я размахнулся и с силой метнул кинжал. Тот вонзился в столик для инструментов, и тут же метроном смолк. Я крепко обнял девушку, и она утонула в моих объятиях: «Ма-а-арти-и-ин…»