Зултурган — трава степная
Шрифт:
— Не брат ли ты покойной Отхон? — воскликнул Онгаш, вглядываясь в лицо приезжего.
— Он самый! — подтвердил гость.
— Так бы сразу и сказал! — наставительно заявил старик. — А то ведь какие слова: «Несчастная… погибла». Этак можно и обидеть весь род Чоносов!
Онгаш рьяно заступался за главу рода.
Старику все больше не нравился пришелец: после каждой фразы он воровато скашивал глаза в сторону или смотрел в пол, будто выискивая, чем бы ударить хозяина. И Онгаш понес гостю что было и чего не было, лишь бы отвлечь от возможного неприятного разговора
— Твоя сестра сама наложила на себя руки, бедняжка… Болезнь души укоротила ее жизнь… Сначала Отхон отрешилась от всех, ушла с сынком в другую кибитку… Ее не оставляли без еды и ухода… Но не ровен час: ушла спозаранку в степь за кизяком и не вернулась… Сама себе нашла кончину.
— Все это мы, ее братья, осознали позже. А вначале разум помутился от горя и обиды… Ну и пришлось высказать все накипевшее Бергясу, — уже с видом провинившегося толковал гость.
— Твой отец, — изощрялся в красноречии, оттягивая время, Онгаш, — известный на Маныче зайсан и богач, Малзанов Гучин, был умным человеком, пусть возродится его образ в хорошей семье! Хороший сын никогда не позволит себе уронить чести своих родителей… Как твое имя, сын Гучина Малзанова?
— Долан! — представился охотно гость и опять-таки повел взглядом куда-то под стол, рядом с которым он сидел, все не раздеваясь. — Еще раз прошу — извините меня за прошлое…
А было так: прискакал в хотон Малзанова Гучина на взмыленном коне гонец и рассказал о страшной смерти Отхон… Шурины подкараулили Бергяса, когда тот ехал на ярмарку в Царицын, и навалились скопом. Отделали его знатно. Бергяс об этом вспоминать не любил.
— Бергяс добрый человек, небось давно забыл обо всем… — охотно поддержал приезжего Онгаш.
— Если я правильно понял, вы, аава, собирались идти куда-то, да я помешал, — проговорил, плохо скрывая свое нетерпение остаться один на один с Бергясом, сын манычского зайсана.
— Конечно, у всякого теперь полно забот, — согласился Онгаш, спрашивая глазами у Бергяса: как ему быть?
И Бергяс понял этот разговор.
— Найди Сяяхлю и вели ей скорее возвращаться домой! — повелительно, как встарь, произнес Бергяс, давая своим тоном знать гостю, что он остается старшим здесь в хотоне, и слово его твердо.
Онгаш вышел, прикрыв за собою дверь, но покидать дом не торопился. «Если этот сынок зайсана позволил себе подслушивать в прихожей, о чем мы толковали со старостой, почему бы и мне не уяснить таким же образом, зачем он пожаловал в такую позднюю пору?»
Сын зайсана, едва услышав стук двери за ушедшим из спальни стариком, переменил тон:
— Ну что, ахэ [64] , молчишь, будто воды в рот набрал? Или язык у тебя отнялся от неожиданности?.. А может, ты глухой, как побитая кошка, которая в погребе сметаны обожралась?
64
Ахэ — старший брат.
Бергяс молчал, отсчитывая минуты, когда появится
Долан продолжал, ярясь:
— Сестру довел до самоубийства!.. Молоденькой захотелось!.. И смерть Хемби — твоих рук дело!.. Отделаться двумя только поломанными ребрами за такое зло — мало, Бергяс! Совсем мало!.. И вот пришло время потребовать от тебя прибавки!
— Вон отсюда, стервец! — закричал Бергяс визгливо. Резким движением руки, откуда и силы взялись, он выхватил из-под подушки браунинг и направил в голову Долана.
Тот попятился, но, уловив шум в прихожей, решил разыграть из себя шутника.
— Ха-ха-ха! — зашелся Долан смехом, все время поглядывая на дверь. — С каких пор Бергяс стал таким трусливым? Не от собственной ли жены обороняться — держишь в постели браунинг? Боюсь, это не то оружие, если от женщины…
Долан то подходил к постели поближе, то отступал, разыгрывая из себя человека бывалого, и браунинг перед носом для него — игрушка.
— А не боишься, что красные тебя прихлопнут только за то, что хранишь дома оружие?
— Пока красные до меня доберутся, я тебя, стервеца, к Эрлык-хану…
— Хватит, Бергяс, дурака валять! — совсем миролюбиво предложил Долан. — Убери пушку, поговорим о деле… Не за тем, чтобы цапаться с тобой, я отмахал сто верст! Пора забыть обиды… Как бы всех нас, «бывших», как принято теперь называть, не смели в одну яму… Ты слышал, что старик толковал насчет обоза из Черного Яра? А ведь это все правда!
Бергяс пристроил браунинг у стены за подушкой и заворчал ожесточенно:
— Брешете вы все, как собаки!.. Так и норовит каждый вцепиться в горло… Вот и держишь дубинку в доме от своих же… Сгинули бы все разом!
Долана такая воркотня обессилевшего Бергяса устраивала. Он тоже не собирался мозолить здесь глаза всю ночь. Каждый лишний свидетель этой встречи — опасен!
— В Москве после смерти Ленина начинается борьба за власть. Скоро мы увидим все это и в наших улусах.
— Меня ничто больше не интересует! — слабо отходил перетрусивший от нежданной встречи с бывшим шурином Бергяс. — Мне дожить бы до весны, а по теплой поре… Тулум [65] за плечи — и в другие края, где поспокойнее…
65
Тулум — мешок из выделанной овчины.
— Конечно, — согласился Долан, придавая совсем иное значение словам старосты о заплечной суме. — Если тулум наполнен золотишком… А ты не думаешь, Бергяс, что нынешний тулум твой вытрясут за зиму?
— Легче странствовать будет! — в тон ему отозвался Бергяс, тронув на всякий случай браунинг.
В это время у Онгаша, прильнувшего к узенькой щелочке между косяком и дверью, запершило в носу. Он икнул, растирая переносицу, и отпрянул в глубь прихожей. В одно мгновение Долан оказался рядом.