Звать меня Кузнецов. Я один
Шрифт:
Это стихотворение поселилось на четырнадцатой страничке первой книги стихов Юрия Кузнецова. Оно состоит из двух четверостиший:
Да, вот сейчас, когда всего превыше Ракеты, космос взявшие в штыки, Все наши представленья и привычки Звучат, как устаревшие стихи. Как я встревожен за мечту, за смелость, Ведь в тишине, уйдя на миг от дел, Любуюсь я звездой, упавшей с неба, А может, это космонавт сгорел!Нет, мимо таких строк не пройдёшь, как мимо чего-то случайного. Хотя я и не сторонник рифмы «стихи и штыки», но теперь так рифмуют даже очень известные «славотворцы». Это уже узаконено. Но в данном случае не то важно. Важно совершенно другое. Когда я смотрю на работу какого-нибудь великолепного гимнаста, я всегда удивляюсь и восхищаюсь умением его хоть на одну сотую секунды чётко зафиксировать то движение, которое он выполнил перед нами в ходе всего упражнения. Это как знаки препинания… В поэзии тоже, наверно, нужно уметь их расставлять. У Кузнецова это получилось блистательно. И, действительно, в наш век всё чертовски быстро стареет…
Пришла цветная фотография, и художник вынужден в силу этого оторваться от документальной точности. Фотография заставила художника смотреть на мир глазами, полными непосредственности и удивления, глазами тех людей, которые умели в каких-то примитивных царапинах видеть потрясающе сложную картину охоты на мамонта или на носорога.
Не так давно чехи придумали машину, которая за несколько минут может повторить в дереве любое, до мельчайших подробностей, даже самое бородатое изображение. Многие очень известные скульпторы — в панике. Ведь теперь и думать придётся, и видеть необходимо как-то совсем не так, как это умеет делать машина.
Юрий Кузнецов подчеркнул, зафиксировал эту мысль:
Все наши представленья и привычки Звучат, как устаревшие стихи…Во втором четверостишии первая строка, к сожалению, «не написана».
Как я встревожен за мечту, за смелость…Во-первых, это не стихотворная строка, а во-вторых, то же самое, что и во-первых: строка «не написана». В другом стихотворении она, может быть, и прошла бы, но в этом небольшом, лаконичном, очень хорошем стихотворении такая строка права на существование не имеет!
Зато две последние строки — я скажу в унисон автору — космической яркости:
Любуюсь я звездой, упавшейДа, в этом стихотворении есть понимание той блистательной трагедии, которая происходит с человечеством в атомном возрасте.
Виктор Гончаров
(«Литературная Россия», 1966, 14 октября).
Много у Вас в стихах приблизительного, претенциозного и безвкусного. Этакая нарочитая, придуманная усложнённость, которая на деле с головой выдаёт элементарность. Сложность не надо придумывать. Идите от простоты, от ясности и придёте к сложности. И потом — зачем Вам эта поза усталого от жизни, разочарованного и разуверившегося человека? Ей же богу, это уже скучно и неинтересно и давно всем надоело, не надо повторять зады, подражать нелучшим образцам.
И не сорите словами. В одной строфе у Вас вон какой набор слов: нота, бытие, оркестр, интеллект, скрипка, эквилибрирует, ирония… Звон! А вот написанное читайте себе вслух, вот Вам поучительная строка из стихотворения «Раздумье»: «Ешь там, спишь здесь, целуешься в такси».
Строже, строже пишите.
Александр Михайлов
(Из письма Юрию Кузнецову от 7 января 1966 года).
Одарённости этого студента проявиться в полную силу мешает внешняя экспрессия, скрывающая истинную натуру.
Кузнецов — человек тонко чувствующий, наблюдательный, совестливый, но всё это с трудом прорывается в его стихах через покров внешней напускной экспрессии; почему-то ему нравится поза этакого бывалого, всё на свете испытавшего и изрядно уставшего человека. Думаю, что здоровая, неиспорченная натура этого парня возьмёт верх, возобладает над модой и тогда откроется в нём интересный, вполне современный поэт.
Ал. Михайлов
27 июня 1966 года
Впечатление жуткое
Зинаида Подлеснова
(Из выступления на семинаре С. Наровчатова в Литинституте)
6 декабря 1966 года.
Итак, состоялся первый серьёзный бой