Звени, монета, звени
Шрифт:
– Здравствуй, господин мой и муж! – Черноволосый встает, прижимает руку к сердцу.
– Приветствую тебя, Ард-Ри. Пусть даруют Всеблагие вечное счастье и изобилие твоему дому!
Склоняет голову Коранн Луатлав, Ард-Ри Западного Предела.
– Благодарю, могучий сын Аррайда. Пусть Они всегда будут благосклонны к твоему не знающему промаха копью! Вижу, жена моя услаждала твой слух своим дивным пением, и отрадно видеть, что по нраву оно нашему дорогому гостю.
Опускает глаза Илбрек, будто в смущении:
– Верно, лишь у глухого или мертвого не сожмется сладко сердце при звуках
Звонко смеется Этайн:
– Подобны тягучему сладкому меду речи великого воителя, и хотя явно чрезмерно превозносит он мое пение, отрадно слышать их. Давно хотела я спросить тебя, о Лоннансклех, отчего не приведешь ты в свой дом новую хозяйку? Вот уже три зимы минуло с тех пор, как упокоилась под курганом твоя жена, и не одна прекрасная дева вздыхает ночами, мечтая о твоих могучих объятиях.
– Может, и так, госпожа моя, но знаешь ты, что нет в моем сердце места ни для кого, кроме тебя. И если Всеблагие распорядились так, что более достойный, чем я – господин мой, великий Коранн Луатлав, первый меж равными, – назвал тебя своей, то остается мне лишь покорно принять Их волю… А что до остального, то ты, право, преувеличиваешь…
– Ой ли? Скромность – не твоя стезя, Илбрек Мак-Аррайд! Знаешь ли ты Ниам, дочь моего отца?
– Нетрудно сказать, знаю я дочь Меновига и Крейде Эоратской. Прекрасна твоя сводная сестра, как вечерняя звезда. Одна лишь дева в Ардкерре превосходит ее в красоте и уме, и женщина эта – ты, госпожа моя.
– Тем лучше. А знаешь ли ты, славный Илбрек, что похитил сердце Ниам? Что с тех пор, как увидела она тебя, не мил ей ни один другой мужчина в Пределе?
– Нет, госпожа, мне это неведомо. И сожалею я всем сердцем, что причиняю сестре твоей боль.
– Так исцели эту боль, – вмешивается Ард-Ри. – Если только пожелаешь ты, с радостью отдам я Ниам тебе в жены. Сам же сказал ты: прекрасна она обликом, разумна речами, а кроме того, и по отцу, и по матери происходит из славных родов, и не будет урона твоей чести от этого союза. Клянусь Всеблагими, Этайн, ты права! Если бы сочетался доблестный Илбрек с твоей сестрой узами брака, нелегко было бы найти более достойную пару!
Вновь смеется Этайн, крепко целует мужа и ласково смотрит на Илбрека.
– Ну же, храбрый воин! Неужто робеешь ты перед трепетной девой? Неужто лишь пустые слова для тебя просьба Ард-Ри?
Пристально смотрит на нее сын Аррайда.
– Доставлю ли я радость своим согласием тебе, госпожа моя?
– Странен твой вопрос. Знаешь ты, что всем сердцем люблю я Ниам, что ее счастье будет и моим счастьем. Да и тебе, доброму моему другу и правой руке супруга моего, желаю я лишь добра.
На мгновение зрачки Илбрека сужаются как у рыси перед прыжком. Пристально смотрит он на Этайн и Ард-Ри, а потом вновь прижимает руку к сердцу:
– Что ж, если так, то я согласен. А теперь прости меня, госпожа, но мне нужно идти.
– Подожди, достойный Илбрек, – останавливает его Сильвест. – Прости, жизнь моя, но именно поиски нашего славного
Этайн притворно хмурится:
– Что ж, тогда идите, о премудрые мужи, занимайтесь своими многотрудными делами. Надеюсь увидеть вас обоих за ужином. Я спою новую песню, которую посвящаю тебе, Коранн.
– …Ты просишь невозможного, о господин мой! Я и любой из моих людей всегда рады служить тебе во время войны и во время мира, и премного почитаю я Гуайре Менда, славного и мудрого воина. Но сын его тяжко оскорбил меня, и не только меня – необдуманные слова его уронили тень на весь род Аррайд. Личную обиду всегда могу простить я, обуздав свой гнев, но обиду рода – никогда. Знаю я, что мудрый справедлив, и не станешь порицать меня за это.
– Да, немного можно найти более тяжких обид, чем обида рода.
Сказав это, я замолкаю. Молчит и молодой Бранн, сидящий рядом со мной, напротив Илбрека. Лишь в глазах голубых полыхает пламя ненависти. Кажется, еще миг – и забудет юноша о моем присутствии, с голыми руками бросится на обидчика, зубами в горло вцепится.
– И всё же, поскольку Бранн, оскорбивший меня, принадлежит к твоим людям, господин мой Луатлав, и вдобавок случилось так, что четверо воинов Ардкерра уже погибли от моей руки, хотя – Всеблагие свидетели – я не желал того, я готов смириться.
Илбрек говорит, обращаясь лишь ко мне, будто сына Гуайре нет в комнате.
– Вот мое условие: Бранн прилюдно принесет извинения мне и всему роду Аррайд, признает свои слова необдуманным пьяным бредом, а сверх того – род его уплатит три кумала красным золотом. Тогда, и только тогда, оставлю я его в живых.
– Ты слышал слова могучего Илбрека, Бранн?
– Слышал, о господин мой и повелитель.
– Каков будет твой ответ?
– Нетрудно сказать! – Голос вскочившего со своего места юноши звенит разящей бронзой. – Слушай меня, сын Аррайда! Не устану я превозносить хвалу Всеблагим за то, что не удержали они твой мерзкий язык в ту минуту, когда бросал ты мне вызов! Может, и будет завтра моя голова свисать с дышла твоей колесницы, но здесь, при господине моем, Коранне Луатлаве, и где угодно, и перед кем угодно, готов я повторить свои слова. А сверх того еще скажу тебе, гость, забывший о приличиях: пусть падет на меня гнев моего владыки, пусть изгонит он меня, лишит рода, но ни за какие сокровища не променяю я право завтра встать против тебя на широкой Маг Окайн с оружием в руках!
– Ты сказал, – устало киваю я. – Да будет так, хотя видят Всеблагие – я и твой отец желали бы услышать другое… Ты хочешь что-то добавить, Лоннансклех?
– Только одно, мой господин. Ни для кого не секрет, что как бы ни был хорошо подвешен язык у этого юноши, не устоит он против меня в бою, а я не хочу, чтобы меня называл убийцей младенцев. Так вот мое слово: поскольку обида нанесена не столько мне, сколько роду Аррайд, то любой из его членов по закону может выступить вместо меня. Завтра против сына Гуайре Менда встанет мой сын Сиге. И если случится так, что одержит Бранн победу, клянусь я своей честью не мстить ни ему, ни кому другому из его рода. Что скажешь ты на это, о мой господин?