Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4
Шрифт:
Словом, перед нами престранный исторический призрак, о котором мы очень мало знаем наверное такого, что он действительно делал, и, наоборот, необычайно много такого, чего он наверное не делал, либо, если делал, то не в том виде и не с той окраской фактов, как оставили нам картину древние авторы. Из последних ни один не заслуживает безусловного доверия, потому что все они — либо политические враги династии Юлиев-Клавдиев, в лице Нерона истребленной; либо индифферентисты много празднейших поколений, собиравшие анекдоты о
Нероне, когда победоносная политическая вражда и ненависть уже сделали свое дело и истребили из образа последнего Юлия- Клавдия все, может быть, и немногочисленные, но, все же, положительные черты, которые в нем имелись, и оставили только отрицательные ужасы и черную краску...
Кто желает ознакомиться с процессом, как это делается, пусть
Или, если не убедителен образ современный, проследите за видоизменениями образа Бориса Годунова в ХVІІ и XVIII веках... Драматург нашего времени (кн. В.В. Барятинский) дал ему имя «Светлый царь», а 75 лет тому назад даже Пушкин, прозревший глубину этого человека, смел взывать только о сострадании к угрызениям его совести. А в невежественной массе русского простонародья до сих пор не трудно найти людей, уверенных, что, в неделю Православия, Бориса Годунова, как убийцу царевича Дмитрия, проклинают вместе с Гришкой Отрепьевым, Стенькой Разиным, Иваном Мазепой и прочими врагами династии-победительницы русского XVII века...
Историческую личность Нерона приходится почти всю целиком воссоздавать экзегезой, потому что самое правдивое и верное слово о его жизнеописаниях сказал Иосиф Флавий. Я приводил его в свое время. Смысл его тот, что по смерти Нерона, врагами покойного государя было столько налгано из ненависти, а друзьями его из благодарности, что весь этот материал не заслуживает никакого доверия.
Я нисколько не затрудняюсь примкнуть к апокалиптической теории, узнающей Нерона в «звере из бездны» Иоаннова Откровения. Уже само название моей работы показывает, как положительно я отношусь к этой гипотезе. Но мы знаем хорошо, что греческий мир не подписался под этим иудео-христианским приговором, и прошло девятнадцать веков после смерти Нерона, прежде чем загадочное число «зверя из бездны» было не только прочитано, но и утверждено исторической критикой почти что непоколебимо... Но апокалиптическое исследование я, как предупреждал уже, оставляю до «Арки Тита». Здесь достаточно будет отметить, что Нерон — образом своим — как бы раздвоил мировоззрение своего века. Мифотворчество старой цивилизации, умирающей, в которой dives обозначал богатого и святого, осыпало его могилу цветами. Мифотворчество цивилизации новой, нарождающейся с тем, чтобы провозгласить: dives aut iniquus aut haeres iniqui, богач или сам насильник или наследник насильника (Бл. Иероним), — звать мир к отречению от земных благ и вознести на пьедестал блаженство алчущих, жаждущих, страждущих и нищих духом, — создало из образа Нерона «зверя из бездны», «антихриста»... Но оба мифотворчества суть не более как именно мифотворчества. Путь внимательного исторического анализа и критической экзегезы приводит нас к одному твердому убеждению:
— Нерон не был чудовищем, каким остался он в Тацитовой летописи, у Светония, Диона Кассия и позднейших писателей, — ни тем добрым и чуть ли не благоразумным государем, каким хотят его изобразить германские апологеты-империалисты, с Германом Шиллером во главе... Это был просто весьма неталантливый политически и равнодушный к политике, заурядный государь-эгоист, с пришедшимися не ко времени эстетическими наклонностями, который, безобразно растранжирив государственную казну, создал тем династический кризис, а, почувствовав его, не пожелал добровольно убраться со своего места, но — своя рубашка ближе к телу — принялся упорно защищаться. Защита велась — по нравам века: кровавая и беспощадная, и казни вторгались даже в недра собственной семьи цезаря. Это ужасно, но — бывало и до Нерона в веках язычества и иудейства, и после Нерона в веках христианства, претендовавших на мораль, предпочтительную и превосходную над нравственным уровнем остального человечества. Мы знаем, что, в новейшие века, Тацит, Светоний и
В чрезвычайно тенденциозной, но богатой полемическим материалом, книге весьма начитанного бонапартиста Дюбуа-Гюшана «Тацит и его век», во главе «Общественное мнение», приведена поучительная параллель «свободы смеха» при Нероне (многочисленные факты этого рода были своевременно отмечены мной) и неволи смеха при Людовике XIV. Иезуитская семинария в Клермоне (College de la Societe de Jesus) переименовалась, чтобы польстить королю, в Коллегию Людовика Великого (College de Louis le Grand). Один из семинаристов, возмущенный кощунственной лестью, мальчик шестнадцати лет, отметил низкопоклонство, которое правильнее было бы назвать даже идолопоклонством, язвительной эпиграммой:
Sustulit hinc Jesum, posuit insignia regis
Impia gens; alium nescit habere deum.
(Нечестивцы удалили отсюда Иисуса и водрузили на его место герб короля; это племя знает, что есть у него другой бог.)
За эти два стиха ребенок заплатил тридцатью годами заключения в Бастилии. Дат и Деметрий, бросавшие в лицо Нерону дерзкие остроты с намеками на его преступления, — оставались, по словам Светония, почти безнаказанными: очевидно, «антихрист» умел принимать обиды хладнокровнее и прощать их легче, чем «христианнейший король» Франции...
Из императора этого христианская теократическая легенда, воспользовавшись дошедшими до нее памфлетами стоической аристократии, создала символ злоупотребления властью и пугало, которым всегда пользовалось самовластие, имевшее любезность быть не зверским, чтобы напомнить обществу, им управляемому, что бывало и может быть также и зверское самовластие, и вот как вы счастливы, что живете не под его свирепым, а под моим кротким скипетром. И, таким-то образом, в веках союза теократии с аристократией, память человека-символа обрастала мифом, пока совершенно и бесследно в мифе не утонула.
Идеей моего «Зверя из бездны» была, конечно, отнюдь не апология Нерона и не оправдание его, как исторического характера. Но — лишь показание того, что «зверь из бездны» совсем не исключительная какая-нибудь фигура в ряду исторических представителей самовластия, а вполне естественная, законная, непременная, и — быть может — даже менее выразительная в своих отрицательных чертах, чем великое множество самовластных владык, оставшихся в памяти истории и народов с гораздо лучшей репутацией.
Ведь, строго-то говоря, главная тяжесть в обвинительном акте истории против Нерона опирается отнюдь не на грехи его как правителя государства. Эти прощались ему довольно легко, да, как мы не раз видели, весьма часто являются грехами только в исторической перспективе, а с современной точки зрения возбуждают недоумения, почему они грехи? Центром обвинений остаются семейные преступления Нерона, пожар Рима, гонение христиан и сценические увлечения, при — чем, как было говорено в свое время, эти последние в глазах римских аристократов, были всего менее извинительны.
У нас, в XX веке, этот последний, самый тяжкий пункт обвинения, конечно, может лишь вызвать улыбку. Девятнадцатый век завещал нам фигуры Людвига I Баварского, поэта, Людвига II Баварского, романтика-вагнерианца, серьезно воображавшего себя перевоплощенным Лоэнгрином, сестру его Елизавету Австрийскую, поэтессу и наездницу...
В каком государстве теперь нет театров, принадлежащих царствующей фамилии, — театров, носящих названия императорских, королевских, княжеских и пр? В каком современном дворце не ставятся теперь великолепные спектакли, с участием принцев и принцесс крови, в присутствии двора и бесчисленных приглашенных? И бывают случаи, что подобные спектакли обращаются в своего рода государственные события и символы, имея вид национальных маскарадов и обходясь казне роскошью своей в суммы с многими нулями...