Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого
Шрифт:
Но при виде неприятельской флотилии Петр опять поступил как обычно — испугался.
«20 мая, после рекогносцировки турецкого флота, которому он должен был преградить выход из Дона и не дать подвезти провиант в крепость, Петр вдруг, испугавшисьего грозного вида, отступил со своими галерами…» [16, с. 72].
И это самое «отступил» и означает — бежал!
Только вот галера не конь — она только идтиможет. А потому Петра, после его весьма обыденного дезертирства, уже к полудню следующего дня все же настигла радостная весть (куда он к тому времени на своей все ж не лошадиной
«…казаки на своих «чайках», легких кожаных челнах, летающих, как настоящие чайки по воде, без всякого приказания, по собственному побуждению напали… на турецкие суда и принудили их отступить с большими потерями» [16, с. 72].
Иными словами видя, что очередное бегство Петра неминуемо послужит сигналом к бегству и его бандформированиям, что неизбежно закончится преследованием и поголовным истреблением беглецов, среди которых окажутся и сами казаки, вынудила эту здесь единственную присутствующую настоящую боевую войсковую единицу вступить в неравный бой со всей армадой турецкого флота.
Мало того, в отсутствие удирающих петровских потешных моряков, одержать над сильно превосходящими силами врага неслыханную победу: разгромить утлыми лодчонками военно-морской турецкий флот!
Весть обрадовала беглеца. Он воротился к потешникам, на свое счастье не успевшим драпануть вместе со своим сюзереном за компанию, подставив спины под немилосердные удары турецких сабель.
Это дало возможность все же приступить к обстрелу города, который велся потешными, то есть бутафорскими придворными «солдатиками» Петра, достаточно неточно, так как по целям они бить никогда и не приучались. Пушки применялись Петром при пальбе в воздух в честь каких-либо, с его точки зрения, знаменательных событий. А потому и толку от этих выстрелов практически не было никакого. Однако же это вовсе не помешало казакам взять Азов:
«…17-го — смелый натиск запорожцев, действующих одинаково дерзко и на воде и на суше, помог Петру овладеть частью крепостных укреплений…» [16, с. 73].
Но, опять же, не его потешным удалось этими укреплениями овладеть:
«17 июля малороссийские и донские казаки пошли на штурм… турки, опасаясь возобновления штурма… на другой же день сдались» [51, с. 626].
То есть и сдались-то они, как здесь более чем четко указано, именно казакам!
Таким-то вот образом наш монарх и стал победителем сражения, где как его бутафорский флот, так и потешные же части, со специализированными исключительно по пальбе «по воронам» пушкарями, не сыграли какой-либо заметной роли в случившейся виктории. Все сделали отнюдь не подготовляемые иностранными «специалистами» войска, а не имеющие к его немцам и близко никакого отношения запорожские и донские казаки.
Петр же все заслуги этого сражения тут же присвоил исключительно самому себе. А потому и отправился в поисках улучшения нападательной способности своих потешных эрзац-воинских формирований не на Дон и не в Запорожье, где базировались одержавшие данную викторию иррегулярные части, а за границу, где и аналогов казацким воинским формированиям никогда не бывало, да и быть не могло.
И турки постоянно крушили собираемые против них европейские коалиции, наводя ужас лишь одним только своим именем.
Казаки же, живя с турками по соседству, наводили ужас уже на них. Их опытом и следовало бы воспользоваться столь любящему заимствования монарху.
Но его почему-то понесло в совершенно противоположную сторону. При своем отъезде Петр заявил:
«Я в ранге ученика и нуждаюсь в учителях [42] » [16] (с. 75).
Ученик-переросток
«В Москве иначе представляли действительную цель этого путешествия и думали, что царь будет делать за границей то же, что делал до сих пор в слободе, т. е. веселиться» [43] [16, с. 75].
42
Соловьев, т. IX, с. 461; т. XI, с. 93.
43
Устрялов, т. III, с. 18.
Так оно и было на самом деле. Миф о каких-то там его особых учениях вдребезги расшибается о свидетельства очевидцев, тут и там пестрящие его ужаснейшими выходками, типа:
«Его встретил там церемониймейстер Жан де Бессер, придворный с головы до ног; и к тому же ученый и поэт. Петр бросился на него, сорвал с него парик и бросил в угол.
— Кто это? — спросил он у своих. Ему объяснили, как могли, полномочия Бессера.
— Хорошо. Пусть приведет мне девку [44] …
44
Бергман. Peter der Grosse. Mensch und Regend. Рига, 1823, m. I, c. 256.
…множество подобных случаев не оставляют ни малейшего сомнения в том, каково было общее производимое Петром впечатление» [16, с. 79].
Однако он являл собой не только блудливое животное, но животное кровожадное и жестокое, что не могли не отметить даже инородцы, столь изощренные в методах борьбы с перенаселением своих варварских стран:
«Иногда у него являлись странные желания; он непременно хотел, напр., присутствовать при колесовании; он думал разнообразить уголовный процесс своей родины введением этой пытки. Пред ним извинились: временно не было присужденных к этой казни. Петр удивился: сколькими способами можно убить человека?! Почему не взять кого-нибудь из его свиты» [45] [16, с. 81].
45
Пелльниц [Барон Карл-Луи] Мемуары. Берлин, 1791. т. I, с. 179.
Хорошо бы представить в тот момент состояние лиц его свиты — их хозяин-собутыльник был готов любого из них, с кем только еще вчера допивался до невменяемости, исключительно из любознательности в области анатомии, «немножечко почетвертовать»…
Исключительно подобного рода новшества он и коллекционировал. То есть собирал:
«…с Европы дань просвещения, чтобы обогатить ею свое государство» [56, с. 29].
В плане увеличения разнообразия пыточно-палаческого искусства: безусловного повышения квалификации «отечественных» катов в плане нивелирования выверенности их тонкой «ручной заплечных дел работы» под всемирно признанный общеевропейский стандарт. И это все для того:
«…чтобы сзывать в свое отечество богатства и просвещение Европы…» [56, с. 6].
А разнообразие в изуверском искусстве у этой самой Европы было и действительно — богатое.И как можно покуситься без элементарнейшего познания в величайшем из искусств — искусстве четвертования живых людей — хотя бы пытаться урегулировать узаконение смертоубийства половины мужского населения «своего» отечества?
Да никак. Ведь четыре тысячи смертных приговоров царя Иоанна, за таковые «кошмарики» прозванного Грозным, который совершил эти казни в течение долгих пятидесяти лет, разве ж можно просвещающемуся у Запада монарху ввести за норму?