Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого
Шрифт:
Написал, похвастался и писулечку свою под сукно: а то ведь и впрямь не оценят красивости жеста — пристрелят чего доброго как собаку при очередном дезертирстве. Это он как Ельцин: голову на рельсы, если цены поднимутся.
Вообще-то Петра, по части отписывания всеразличных высокопарных писулек, судя по всему, следует возвести на первое место в мире:
«Он написал 20 тысяч одних указов!» [14, с. 54].
Однако же факты, в отличие от хвастовства и болтовни, достаточно упрямая вещь. И даже Алексей Толстой, в пику дружно кем-то упорно приписываемой «преобразователю» какой-то там мифической «храбрости», не может не констатировать, что: «…главнокомандующий бежал…» [135,
«Я приказываю вам, — писал Петр I, — стрелять во всякого, кто бежать будет, и даже убить меня самого, если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля…» А Петр бежал: 1) из-под Азова; 2) из-под Нарвы 3) и 4) дважды из-под Гродно. Сюда следует добавить бегство юного Петра в Троицкий монастырь, но не от войск врага, а просто от страха, и капитуляцию на реке Прут перед турками. То есть, расстрелять его по его же указу можно было шесть раз.
И тот самый, который отписывал в артиклях про подобное: «…отнюдь не должен никто бегать назад, но стоять до последнего… во время бою приказано задним стрелять из пушек и из ружья по тем беглецам без всякого милосердия…» [61, с. 30].
Потому-то и бегал наш «реформатор», ну очень большой дока по части оных отписочек, еще и до самой малейшей возможности такому конфузу случиться:
«Петр I… говаривал: «Во всех действиях упреждать»» [106, с. 18].
И понятно почему: чтобы этот его очередной артикул просто никто выполнить не успел. А потому, как бы до времени, как бы невзначай, за порохом или провиантом — в обоз… А сам — быстренько так, ловкенько: на коня — и бежать, бежать, бежать…
И бежал он и на этот раз достаточно быстро. Но такое и понятно: к тому времени в данном искусстве стратегического ведения войны он уже поднаторел преизрядно:
«Весть о нарвском разгроме догнала Петра в день, когда он въехал в Новгород…» [135, с. 435].
Вот как неслабо драпанул наш прославленный в веках «великий» от противника, впятеро уступающего числом! И не догони его в Новгороде весть, что шведы отказались от преследования, он бы раньше появления Уральских гор от переусердствия в любвеобильности к собственной персоне не очухался бы!
«Узнав о поражении армии под стенами Нарвы, он переоделся крестьянином, чтобы спастись от следовавшего, как ему казалось, за ним по пятам врага. Царь плакал ручьями и впал в состояние полного безсилия… он готов был принять самые унизительные условия мира» [16, с. 112].
То есть в крестьянина-то он вырядился будучи уже в Новгороде!!! Хорошо, что еще не в Нижнем!
Но Карл не погнался за ним не потому, что как-либо сомневался в поистине выдающейся трусости своего оппонента, но вследствие опасения произойти при этом большого конфуза. А ведь не зря опасался: такой конфуз много позже все же случился с его восьмикратно превосходящим полтавский гарнизон воинством. И окажись в том районе перед ним настоящее русское войско, а не петровское опереточное — ему конец. Тогда вся эта шведская кампания должна была в этот же день победно завершиться: измотанная длительным переходом горстка отважных шведов просто не могла бы не стать легкой добычей поджидающего ее прихода огромного воинства Петра. И отважный король должен был оказаться в плену.
И если Карл со своей 30-тысячной армией в те времена являлся хозяином Европы, в ту пору вследствие успешной борьбы западноевропейцев с перенаселением своей части света, вконец обезкровленной, то кто мог противостоять полуторасоттысячной армии Петра?
Однако же неслыханная трусость правителя, предавшего на заклание неприятелю свое многократно превосходящее врага войско, не позволила тут же поставить точку над всей этой бездарно продолженной им действительно очень великой, — по времени — растянувшейся на долгие два десятилетия эпопеи с ведением неких «военных действий». А на самом деле варварских пиратских набегов на соседские владения с последующим убеганием от неприятеля, преследующего в страхе удирающее от хозяина тех земель петровское воинство.
Странно как-то слушать перлы о каких-то мифологических победах, которых на самом деле не только никогда не было, но и быть не могло. На самом же деле вот в какую истерику впал Петр, сбежавший из-под Нарвы в Новгород:
«Страх… побудил царя лихорадочно искать выход с помощью дипломатов, прося выступить посредниками в переговорах о мире Англию, Францию, Голландию и Австрию. Однако все предложения Петра (причем на самых заманчивых для Стокгольма условиях) шведский король отклонил» [53, с. 49].
Он, судя по всему, уже прекрасно тогда понимал, что с таким лгуном как Петр договариваться не о чем: он один раз такой договор уже нарушил, подло ударив в спину, нарушит и все договоры иные. Потому не договариваться с ним следует, но бить, что есть сил.
Так собственно, Карл в последствии и действовал: бил петровских бандитов где только мог.
И вот интересный момент: как же можно было так постараться, чтобы образину Петра, вынутую нами на свет уже предостаточно, подчистить и подгримировать так ловко и так незаметно, что облапошенные обыватели до сих пор все продолжают петь ему дифирамбы. И многие делают это искренне, ни на минуту даже не задумываясь о правдоподобности впитанных ими всеми фибрами души пропагандистских баек.
Но вот какими примерно средствами пользовались созидатели образа царя-воителя фальсификаторы. Лажечников, например, пытается нам навязать мысль о некоем ореоле геройства этого великого дезертира следующими им якобы произнесенными словами:
«— Затем и царь я, — перебил Петр, — что должен сам во всех случаях пример являть… в баталии я должен быть напереди» [56, с. 346].
Что-то не слишком заметно стремление Петра «быть напереди». Вот если только как-нибудь Новгород передовой объявить. Только в таком случае он и может быть объявлен напередисвоего воинства, которое, собственно, прямиком за ним и последовало: данному эрзац-формированию — эдакому Петра творенью— тоже шкура дорога.
Но предводитель обогнал своих подопечных весьма стремительно и непреодолимо, опередив их «атаку», тем и обозначив это самое свое неоспоримое «в баталии… напереди». Чем, собственно, и «пример являть» вознамеривался.
Он только лишь немножечко перепутал направление этой самой своей «атаки» — не сориентировался, в какую сторону «напереди», а в какую назадиполучится. Тому причиной, думается (раструбить бы следовало Лажечниковым-Толстым), дурное в географиях обучение в этой самой дремучей и неотесанной Московии. А в особливости дьяк Зотов в том всенепременно повинен: пил-де много, в науках же случился не горазд. Вот его выученик Петр в свои двадцать восемь с географией-то и обмишурился. Оттого не в ту сторону наступать соблаговолил.