Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
Последний удар нанесло ей известие, переданное ей Василием Лукичом об аресте Ягужинского. Василий Лукич, передавая ей это известие, тонко намекнул, что она, поддерживая сношения с врагами отечества, может сама подвергнуться опасности.
«Лишена буду короны российской», — промелькнуло в голове Анны. Вернуться опять в Митаву! Вернуться невенчанной и уже развенчанной императрицей! Или вовсе не вернуться, а зачахнуть в глухом монастыре! И в суеверном страхе она припомнила тёмные пророчества юродивого Тихона при дворе матери-царицы…
После этого разговора она впала в мрачное отчаяние.
Василий Лукич
«Никого! Значит, никого!» — скорбно думала она. Напрасно также старый очарователь пытался повлиять на неё, как на женщину. Анна с едва скрываемой ненавистью смотрела на него. Это путешествие было для неё пыткой.
Но зато для её юного штата оно было истинным наслаждением.
Маленький Ариальд с детским любопытством смотрел на чуждых ему людей, на бесконечные глухие леса, снежные равнины, убогие деревни. Россия казалась ему какой-то необъятной сказочной страной, полной чудес и неожиданностей.
«И всё это принадлежит ей!» — с изумлением и восторгом думал он.
Не менее наслаждались поездкой и девушки. Торжественные встречи, колокольный звон, пушечная и ружейная пальба в городах, которые они проезжали, почёт, их окружающий, как приближённых к государыне, — всё это казалось им сказочным сном. Артур Вессендорф ко всему присматривался, с любопытством расспрашивал о каждой мелочи князя Шастунова. Когда, бывало, императрица уйдёт к себе на покой, молодые люди соберутся все вместе тесной и дружной компанией, и далеко за полночь слышатся их весёлые разговоры, смех и шутки. Юлиана с застенчивым восторгом украдкой поглядывала на Арсения Кирилловича и потом долго ночью мечтала и шептала его имя. Но Арсений Кириллович, в ожидании встречи с Лопухиной, не замечал её взглядов.
Иногда показывался и Макшеев, который всё время птицей летал с донесениями Василия Лукича в Верховный Совет и от Совета опять к Василию Лукичу. Новый поручик являлся всегда весёлый, оживлённый, привозил кучу новостей о московской жизни, безбожно фантазировал, ухаживал за Аделью, которой, по-видимому, начал серьёзно увлекаться, и, засидевшись в компании чуть не до света, по обыкновению, горестно восклицал:
— Опять не выспался!
И через три-четыре часа снова скакал в Москву, бодрый и свежий, захватив на дорогу неизбежную флягу с вином.
Никто не мешал молодёжи веселиться. Михаил Михайлович Голицын редко показывался за общим
Из штата императрицы только один Авессалом был мрачен. Он ехал с прислугой, целыми днями молчал и на стоянках всегда прятался куда-нибудь в угол, избегая всяких разговоров. Анна ни разу не выразила желания видеть его, чему он был очень рад. Маленького горбуна одолевали тяжёлые предчувствия. Печальна была доныне его жизнь, и что могло изменить её в будущем? Он всей душой ненавидел Бирона; по-видимому, Бирон навсегда остался в Митаве. Так, по крайней мере, думали все. Но тайный голос шептал Авессалому, что он ещё встретит своего мучителя. Да и Анна, разве она не била его по щекам под сердитую руку? Разве шестилетний Пётр Бирон не хлестал его кнутом, как собаку… Кто будет там распоряжаться его судьбой?.. Бить его? — с горечью думал Авессалом. Всю жизнь он не знал ласки.
Императрица, по совету Василия Лукича, решила остановиться, до погребения императора и своего входа в Москву, в селе Всесвятском, где было подходящее помещение — дворец имеретинской царевны, дочери грузинского царя Арчила.
В десять часов утра 10 февраля поезд императрицы прибыл в Чашники — последняя стоянка до Всесвятского. Тут же для встречи ожидало посольство из Москвы.
С невыразимым волнением и сердечным трепетом, но внешне спокойно приняла Анна приветственную депутацию.
Посольство состояло из князя Алексея Михайловича Черкасского, кого верховники отправили навстречу императрице, несмотря на возбуждаемые им подозрения, как одного из наиболее видных представителей знати, генерала Льва Васильевича Измайлова, Григория Дмитриевича Юсупова, Феофана, как первенствующего члена Синода, Крутицкого архиепископа Леонида и архимандрита знаменитого Чудова монастыря Арсения.
Составом депутации верховники хотели показать императрице, что на их стороне и влиятельная знать, и главенствующее духовенство. Анна поняла это.
С Юсуповым приехал и счастливый Дивинский. Он крепко пожал руку Шастунову и шепнул ему:
— Всё хорошо! Победа наша! Я счастлив!
Шастунов ответил ему крепким пожатием.
Василий Лукич тоже понял, для чего Совет избрал именно этих лиц для приветствия императрицы. Он уже был осведомлён верховниками о начавшемся в Москве движении и зоркими глазами следил за Черкасским, и особенно за Феофаном.
Но на тупом лице Алексея Михайловича не выражалось ничего, кроме обычных надменности и самодовольства. А на сухом, строгом лице Феофана нельзя было ничего прочесть.
Первым произнёс приветствие Феофан.
— Вечор водворится плач, а заутра радость, — начал он словами псалма. — Помрачила скорбь сердца наши, а заутра воссияло в сердцах великое веселье, когда всех высших чинов согласием, паче же Самого, иже владеет царством человеческим, увидели мы скипетро Российское определено вашему величеству…
При этих словах Анна подняла голову и быстро взглянула на Василия Лукича, как будто хотела сказать:
«Слышишь, Бог дал мне корону!»
Но Василий Лукич неподвижно стоял, прямо смотря на Феофана.