Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
Дальше Феофан говорил о тех гонениях, которым подвергалась Анна со стороны «неблагодарного раба» (он разумел Меншикова), об её одиночестве и сиротстве в дни, когда она была лишена «любезнейшего подружия»…
Анна слушала его, опустив голову. «А теперь, Боже, теперь! — с закипевшей на сердце тоской думала она. — Разве я не в сиротстве, разве я не лишена любезнейшего подружил! Господи, помоги мне! «И она кусала губы, чтобы сдержать слёзы.
Напомнив, что имя Анны, как и имя её отца Иоанна, значит по-еврейски «благодать», Феофан закончил свою речь, призывая Божие благословение навеки «на столь уже прославленное от Бога лицо, великодушную героиню, правосудную
Эта речь произвела заметное впечатление на императрицу. В словах Феофана о Божьей воле, призвавшей её на престол, она увидела как бы некоторую поддержку в борьбе с теми, кто думают, что дали ей скипетр своей волей. А чувство, с которым Феофан говорил об её печальной прежней судьбе, внушало ей мысль о том, что в лице духовенства она не встретит врагов.
Зато не был доволен этой речью Василии Лукич. По его мнению, Феофан должен был помянуть хотя бы вскользь об условиях избрания Анны. Кроме того, не понравились ему слова о гонениях, утеснениях и «неблагодарном рабе», о сиротстве и прочее. Всё это походило на отдалённый намёк.
Вслед за Феофаном от лица Верховного Совета и генералитета приветствовал императрицу Алексей Михайлович. Он кратко сказал о радости, объявшей всех при милостивом прибытии государыни, и выразил чувства верноподданнической преданности. Василий Лукич остался также недоволен и этой речью.
Императрица милостиво благодарила депутацию и заявила, что сегодня же прибудет во Всесвятское, где, по распоряжению Верховного Совета, для неё уже отделали помещение во дворце и всё было готово к её приёму.
X
Как вырвавшаяся на волю птица, летел Шастунов в Москву. Молодой офицер не мог сдержать своего нетерпения и, ещё не доезжая Всесвятского, отпросился у Василия Лукича в Москву. Предварительно он переговорил с Фёдором Никитичем, который обещал, в случае надобности, подежурить за него и принять на себя командование почётным караулом императрицы. Но Василий Лукич предупредил его, чтобы он завтра рано утром уже вернулся, так как императрица назначила на 11-е число погребение императора.
В сопровождении Васьки Шастунов прежде всего отправился на свою квартиру, чтобы переодеться и узнать, не было ли без него писем от отца.
Его немного беспокоила мысль, что за всё время он послал отцу только одно письмо в самые первые дни, а потом, по легкомыслию, откладывая со дня на день, не удосужился написать ему, а потом уже и не мог, так как Верховный Совет распорядился задержать всю почту и писать было бесполезно. Кроме того, и деньги уже приходили к концу.
Дома он был встречен очень радушно старухой Гоопен и раскрасневшейся от радости Бертой. Он дружески поздоровался с Мартой и ласково справился о здоровье Берты.
У себя он нашёл письма. Одно от виконта де Бриссака, другое — от отца. Бриссак уже выехал из остерии. За торопливым завтраком Шастунов занялся чтением писем.
В коротком письме де Бриссак сообщал, что принуждён был лишиться приятного соседства, так как его старый друг, французский резидент Маньян, настоял на переезде к нему. Де Бриссак прибавлял, что ему многое надо сообщить князю, и усиленно звал посетить его.
Письмо Кирилла Арсеньевича было пространно, и в нём чувствовалась некоторая тревога. «Дошло до меня, — писал старик, — что у вас чуть не республику хотят учредить. Диву я дался, и непонятно мне сие. Исстари царство Русское управлялось самодержавными государями
Размышления сии передай, с низким поклоном, другам моим — фельдмаршалу Михал Михалычу, с коим мы рядом бились под Лесным, и брату его Дмитрию Михалычу, с коим мы в заморских краях были, и сородичу нашему Василию Владимировичу. Я по приезде не премину быть у них…»
Бог весть какими путями в ближайших к Москве провинциях стали известны события на Москве. Кто распространял слухи? Когда шумит под бурей лес, кто скажет, какой лист зашумел первым?
Арсений Кириллович не задумывался над этим вопросом.
Глубоко и скорбно поразило его это письмо. Он увидел с ужасом, что между ним и отцом разверзлась бездна, что отец и не подозревает о той роли, которую он играет в настоящих событиях; что отец видит в сыне не только наследника рода, но и наследника тех убеждений, какие испытывал сам.
Тяжёлая тоска омрачила радостное настроение Арсения Кирилловича. А приезд отца? Что он скажет ему? При обострившейся борьбе партий, быть может, ему придётся выступить открытым врагом отца? Быть может, придётся видеть, как больной, но упрямый старик, его отец, падёт жертвой, как Ягужинский? И одним из его палачей, торжествующих победителей, будет его сын?
В комнату тихо вошла смущённая Берта, за ней следовал высокий, загорелый старик, в котором князь узнал камердинера своего отца, Авдея.
— А! Здравствуй, Авдей! — ласково произнёс Арсений. — Как здоров батюшка?
— Здоров, родной, здоров, — ответил старик.
— Он потребовал, чтобы я сейчас же провела его к господину князю, — торопливо произнесла Берта. — Это он принёс письмо.
— Спасибо, милая, я очень рад, — сказал Арсений. Берта сделала низкий поклон и удалилась.
Старик рассказал, что Кирилл Арсеньевич чувствует себя хорошо, поскорости собирается в Москву, а пока присылает вот это.
При этих словах Авдей расстегнул кафтан и снял с пояса широкий толстый кушак.
— Золото, родной, золото, — проговорил старик, подавая Арсению Кирилловичу тяжёлый пояс.
Князь вспыхнул. Ему вспомнились слова отцовского письма, на что нужны эти деньги.
— Спасибо, Авдей, — произнёс он. — Заходи ужо — потолкуем. Там тебя накормят, а теперь еду по делам.
Авдей низко поклонился и вышел.
Вбежал Васька и начал помогать своему господину совершить туалет. Молодость взяла своё. Сперва глубоко взволнованный письмом отца, Шастунов мало-помалу успокоился, охваченный мыслями о предстоящем свидании с Лопухиной. «Ничего, — думал он. — Всё обойдётся; Отец, видимо, ещё не знает, что князья Голицыны воли хотят. Приедет старик, сам увидит, что теперь не то, что при Петре I. Сам небось не захочет быть под рукою немецкого берейтора…»