Звезда эстрады
Шрифт:
Еще Кирилла сразу привлекли строгое и красивое сочетание красок в одежде и необычная аккуратность.
Минуты торопились вперед...
— Чего тебе надобно, старче? — с очаровательным нахальством промурлыкала Лёка. — Переведи!
Она вся такая — обаятельно-нагловатая.
Большая рука плотно прикипела к Лёкиной коленке.
— Леля...
Она вздрогнула от неожиданности. Ее
— Леля... — повторил бородач.
Ему словно нравилось выговаривать и повторять именно это ее, им самим почти придуманное имя. Он волновался... Лёка старалась больше не смотреть на Кирилла. Пока не выскажется до конца.
— Мне не хотелось бы тебя просто довезти до столицы нашей родины, высадить у нужной станции метро и уехать... Понимаю, я банален до крайности... Но мне нужен твой телефон... И согласие на дальнейшие встречи...
— А мне нравятся откровенные и ничего не откладывающие в долгий ящик господа! Ты угадал! — отозвалась Лёка. — И ты...
— ...Точно такой, какие мне нравятся! — завершил за нее Кирилл.
Оба дружно, с удовольствием рассмеялись.
— И вообще, разве «нет» — это ответ? — пропела Лёка.
— Значит, мы еще встретимся и поболтаем, — торопился бородач утвердиться в своей надежде. — Конечно, ЕБЖ...
Лёка удивленно вздрогнула.
— Говоришь на матах? А еще художник! Стыдно!
— А что, художник, по-твоему, не человек? И среди нас многие общаются именно на матах. А это вполне цензурно. Я хоть мужик простой и грубый, но давно выучил, что такое хорошо и что такое плохо. И знаю, где можно матюгаться, а где не стоит. Это Лев Толстой в конце своих письмах писал: ЕБЖ — если буду жив. Старшая дочка рассказала. А может, и выдумала, свинюшка. Я-то, сама понимаешь, писем этих в глаза не видал. Читать некогда.
— У тебя еще и маленький ребенок? — спросила Лёка.
Кирилл проследил за ее взглядом: на заднем сиденье валялась забытая Наташкой куклешка.
— Да... Это что-то меняет для тебя?
Лёка пожала плечами. И ее безразличие, старательно деланое, и нарочито равнодушное покачивание рыжеватой головы — туда-сюда! туда-сюда! — и словно слегка поблекшие от нехорошей новости пронзительно серые глаза — все заклинило Кирилла отныне и навсегда...
Будущая великая певица Леокадия... Девочка, случайно подобранная им на обочине Минского шоссе... Неопознанный объект...
И жизнь внезапно поменяла свои декорации.
Стояли они долго. И молча. Словно уже сказали все, что хотели и могли. Лёка искоса рассматривала словно потускневшего бородача. И думала, какими беспомощными, лишними, жалкими порой бывают слова... Иногда кажется, что люди вообще пользуются ими напрасно. Есть же другие сигнальные системы... Так говорила подруга Вика. А она очень умная... Даже чересчур...
—
Кирилл пожал плечами. Увы... Лёка плотно прижалась к спинке сиденья, настраиваясь на долгое тупое ожидание.
— Теперь проторчим здесь сто дней, сто ночей... — проворчала Лёка.
— Девяносто девять с половиной! — уточнил художник. — Осенью юбилей праздновать будем! Жизнь и движение в ней — это, в общем, механическое, произвольное соединение разнородных элементов и деталей в единое целое без всяких принципов. Как классы в школе. А что тебе не нравится в нашем стоянии? По-моему, спокуха.
— У меня избыток энергии! — заявила Лёка. — Хочешь, спою? Все равно делать нечего...
— Валяй! — согласился Кирилл. — И погромче. Чтобы слышали окружающие. Устроим для них бесплатный концерт и дурдом на елке.
— И чтобы у них появились мозоли в ушах! — добавила схватывающая все на лету Лёка, опять кивнула и во всю мощь своих нехилых легких завела «После дождика небеса просторные...».
Глава 3
Лёка доставляла родителям немало забот, хотя и мать и отец старались ловко от них увильнуть. Не удавалось.
...Очень холодно. Одиноко. Несмотря на то, что дома они втроем. Лёка словно прилипла к окну. Над городом насупилось темно-серое октябрьское небо. В домах ледяные батареи, и потому все мрачно кутаются во что-то теплое и выглядят неряшливо. На улице молодые женщины в шляпах с огромными полями, низко надвинутых на лоб. В лицо не заглянешь, глаз не увидишь. Зато все, как одна, — прекрасные незнакомки. Стихи Блока очень любила мать.
Четыре часа дня. День уже сломался пополам и медленно пополз по направлению к вечеру. Почему отец тогда оказался дома? Кажется, повредил руку...
Отец любил зазывать к себе друзей однотипной, давно надоевшей Лёке шуткой.
— Наконец-то я слышу твой дивный голос! — басил он в телефонную трубку. — Когда нагрянешь? А то смотри, одно из двух: или водка скиснет ненароком, или меня вражья пуля настигнет невзначай! Ты что предпочитаешь, приятель?
Приятели предпочитали тотчас являться в гости.
Тогда Лёку срочно отправляли спать, и о чем горланили подвыпившие отцовские знакомые, выяснить она так и не сумела, как ни старалась.
Лёка часто засыпала под шумные застолья отца или под телефонное воркование матери.
— Соня, а мне тут посоветовали умываться мочой! Ну да, для кожи... Говорят, эффект потрясающий!
Значит, теперь от матери начнет вонять, как от немытого туалета, думала, засыпая, Лёка. Надо держаться от нее подальше.
— Соня, мне знакомая предлагает мини-юбку! А что возраст? Я ей сказала, сколько мне лет... Она так удивилась!.. Уверяет, что с моими ногами и фигурой короткая одежда — самое оно...