Звезда королевы
Шрифт:
Вайян приотворил одно из окон, но тут же захлопнул:
— Самая дурная погода, хуже не придумаешь!
А Маша успела заметить, что на дворе глухая ночь и дождь льет как из ведра.
Сколько же времени прошло после ее похищения? Как далеко завезли ее? Дождь, проклятый, смывает все следы… Как отыщут ее? Она ничуть не сомневалась, что Данила, да и, конечно, Егорушка пустятся в погоню, в розыск: граф если даже не ради Маши, то ради своих драгоценных шкатулок — подарков французским министрам. Ну не забавно ли, что уже второй раз Егорушка их утрачивает?! Да ничего, нашел однажды — найдет и вдругорядь, если Бог даст. А… если не даст? Если разбойники уже расхитили все, что было в карете, и даже до тайника под сиденьем добрались? Да и вообще — ну, так ли, иначе, предположим,
— Allons sonper, j'ai faim! — раздался над самым ухом веселый голос, заставивший ее вздрогнуть. Задумавшись, Маша даже не сразу поняла французскую речь и ей потребовалось время, чтобы понять: Вайян зовет ее ужинать, ибо у него разыгрался аппетит.
Ну что ж, поесть и впрямь настала пора, и неведомо, когда снова выпадет случай, поэтому Маша, не чинясь, села за стол рядом со своими похитителями и отдала должное хлебу, сыру и жареному мясу — все было несколько подсохшее, зачерствелое, но показалось несказанно вкусным, из чего Маша заключила, что ела не меньше двух суток назад; а коли обедали они примерно за час-два до похищения, то и выходило, что в плену она сутки. Тем более следовало крепко поужинать! И Маша опять налегла на еду, запивая ее, однако, не вином, а водою. Первое дело, она боялась охмелеть от вина, потерять остроту мысли и быстроту движений, потому что все еще надеялась на удачу и бегство, а во-вторых, сотрапезники ее пили из одного кувшина, и Маша не смогла пересилить свою брезгливость и поднести к губам тот же сосуд, коего касалась пасть Жако.
Она и не заметила, как закончился ужин. Да, теперь бы еще поспать… Стражей Машиных тоже разморило: Жако с надрывом и оханьем раздирал челюсти зевотою; Вайян осоловело вздыхал, глядя в огонь остекленевшим взором, вдруг, встряхнувшись, он вскочил:
— Ну что ж! Ночь — так ночь, спать надо. Оставим вас здесь, в тепле, сударыня, а сами уж как-нибудь, — он указал Маше на камин, и та, изумленная, не нашлась даже поблагодарить.
Повинуясь его взгляду, Жако пошел подложить дров, а потом оба направились к двери. Уже взявшись за ручку, Вайян обернулся.
— Мы вас, конечно, запрем, а понадобится что — кричите, стучите. Только окон не отворяйте — попусту холоду напустите!
И, разразившись дружным хохотом, Машины похитители ушли, после чего послышался такой устрашающий грохот засова, опускаемого в петли, что ясно стало: выйти через эту дверь невозможно.
Нечего и говорить, что Маша тотчас кинулась к окну! Распахнула створку, высунулась, с наслаждением подставив лицо хлещущим струям дождя, но тут же оживление ее погасло: перед собою она увидела только черное, сплошь затянутое тучами небо: замок возвышался на скале, над обрывом. Далеко-далеко внизу шумно бежала по камням река, но всюду, сколько могла видеть Маша, была только черная бездна. Невозможно, немыслимо спуститься по голой каменной стене, особенно в такой дождь! И она печально затворила окно, вздрагивая от ледяной сырости. Вот над чем ржали Вайян и Жако — мол, попусту холоду напустите! Тоже мне, beaux esprits [95] !
95
Остряки ( фр.).
Маша сердито скорчила рожу двери, а потом села на дырявый, грязный ковер, поближе к огню.
Какое счастье это тепло! От платья, отсыревшего в подземелье и успевшего немного промокнуть у окна, курился парок. Огонь бился, мелькал — ровно-желтый, как расплавленное золото; пламень причудливо обтекал черные корявые поленья, пряно пахло смолкой.
Маша сонно смотрела на огонь, завороженная теплом, мельканьем света…
Ах, как хочется спать!.. Надо, надо поспать, набраться сил, коли делать больше нечего. Нет, она еще не обследовала комнату… А вдруг сыскалась бы малая щелочка сбежать или хоть какое-то оружие? Но подняться не было сил. «Я посплю только одну минуточку! — извинилась она перед собою мысленно, улыбаясь от счастья, что сейчас уснет. — А потом все посмотрю. А еще здесь такие тяжелые стулья, что можно притаиться у двери и, когда кто-то придет, ударить по голове, а потом…»
Маша уснула.
Глава XII
CHARME MAUDIT [96]
Она пробудилась от того, что болело горло: першило, жгло. Откашлялась раз, другой — и уже не могла остановиться, так и зашлась сухим, мелким кхеканьем.
Сон еще не совсем ее оставил, однако же Маша поняла, что терзает ее какой-то острый запах — и почти тотчас почувствовала онемение в ногах и сильнейшее сердцебиение.
«Я угорела!» — мелькнула мысль. С трудом подняв голову, Маша глянула в камин, однако зловещих синих огоньков, рождающих смертельный угар, не увидела: пламень был по-прежнему ровный, разве что удивительно желтый, прозрачный, будто кипящий мед.
96
Проклятые чары ( фр.).
Вдруг голова так закружилась, что Маша вцепилась в ковер, пытаясь удержаться: почудилось, что она летит, летит куда-то с невероятной скоростью!
В голове помутилось, пот обильно оросил чело. И этот запах — он становился все резче, он перехватывал горло и заставлял сердце трепыхаться в приступах боли. Все дело, конечно, было в запахе! Маша вдруг осознала, что задыхается, что еще вдох — и она погрузится в сон, из которого уже не будет возврата к яви.
«Окно… открыть окно!»
Уже почти сверхъестественным усилием она приподнялась — и вдруг почувствовала такую легкость во всем теле, что могла бы, кажется, воспарить над полом. Кашель враз унялся, но сердце колотилось бешено и кружилась голова. Пытаясь сообразить, в какой стороне в этой беспрерывно крутящейся комнате находится окно, Маша огляделась. Взгляд ее снова упал на камин… и она замерла, не в силах оторвать глаз от огня.
Пламень, минуту назад сияющий, светлый, вдруг почернел и съежился. Обугленные поленья торчали из этой черноты, словно коряжины из болота. На них даже проглядывала белая плесень болотных мхов. И зеленая ряска кое-где затягивала черные провалы чарусы… Долгоногий водомер невесомо скользил по опасной глади; да юркая змейка вилась вокруг едва заметной черной кочки, пытаясь вползти на нее, но то и дело оскальзываясь в воду. Однако тотчас Маша заметила, что кочка растет, приподнимается! Змейка легко вползла на нее и свилась в клубок, холодно проблеснув своим тугим, гладким, черно-зеленым телом.
Лунная, леденящая душу ночь властвовала над болотом, однако в сиянии бледного светила Маша отчетливо видела каждое шевеленье воды, каждую травинку и моховинку, а потому она смогла различить, как со всех концов болота змеи и лягушки ринулись к поднимающейся из воды кочке.
Кочка поднималась медленно, так медленно, что многочисленным гадам на ней уже не было места: они кусали друг друга, сражаясь за место, падали в воду, однако ни их шипенья, ни плеска воды, ни чавканья болотных пузырей Маша не слышала. Она могла только видеть, как точка, похожая на облепленную травой голову, вздымается из воды… и вдруг, взметнув веер бесшумных черных брызг, из болота вырвалась рука и как бы с досадою сорвала с лица копошащихся змей, и открылись глаза, горящие зеленым, дьявольским огнем.
— Гри-го!.. — Маша захлебнулась криком и беспомощно схватилась за горло.
Повитая змеями голова Григория уже вынырнула из воды; вот показались шея и плечи, на которые вползали новые и новые змеи, сталкивая лягушек, которые тяжело, но беззвучно шлепались в воду. Серое облачко болотной мошкары вилось над головою Григория, словно адское сияние. Он вставал из болота во весь рост. Наконец медленно, бесшумно, не касаясь ногами воды, двинулся к Маше.
— Господи! Господи! Господи!