Звезда королевы

Арсеньева Елена

Если Маша и ожидала какого-то решающего разговора об их браке, то этого не произошло. Корф не то покорно, не то равнодушно принял ту ситуацию, которую с первой минуты утвердила сама Маша своим поведением с Николь: она — la baronne, ваше сиятельство, она — хозяйка дома, пусть даже ее супружество — это фактически vie a part, жизнь врозь. Весьма обыкновенны были случаи, что неполадившие супруги разъезжались, предоставляя друг другу жить как угодно. Барон и баронесса Корф тоже предоставили друг другу жить как угодно, однако не разъезжались, и великодушие, или, если угодно, суетная забота о приличиях, простерлось у Корфа столь далеко, что он даже представил свою молодую жену на улице

де Граммон, где в доме Леви размещалось русское консульство в Париже.

Князь Иван Сергеевич Барятинский был некогда флигель-адъютантом Петра III, а в царствование Екатерины II служил генерал-поручиком и вот уже восемь лет, с 1773 года, был посланником в Париже. Он поглядывал на Машу с холодноватым любопытством и, сказав ей несколько вежливо-безразличных фраз, отошел, однако весь вечер Маша изредка встречала его словно бы недоверчивый взгляд и так и не поняла, что же пришлось ему не по нраву: она сама — или то, что Корф вообще женился.

А жена Барятинского, княгиня Екатерина Петровна Голштейн-Бекская, дочь российского генерал-фельдмаршала и генерал-губернатора лифляндского и эстляндского князя Петра-Августа Голштейн-Бекского, была совсем другой. Эта величественная дама с внушительной прической и в роскошном бархатном «молдаване» цвета бордо — Маша знала, что сей покрой особенно любила государыня — показалась ей воплощением приветливости. Вдобавок Барятинской приходилось встречать при русском дворе и старого, и молодого князей Измайловых, знавала она и Елизавету Васильевну и живо интересовалась жизнью этой пылкой, яркой женщины. Маша чувствовала себя с княгиней Барятинской вполне спокойно и раскованно, до тех пор, пока сия экспансивная дама вдруг не воскликнула, с восхищением взглянув на свою новую знакомую:

— Я была очень счастлива за барона Димитрия Васильевича, узнав о его женитьбе, и вдвойне счастлива, узрев вашу красоту и миловидность! Но как могло статься, дорогая Мария Валерьяновна, что вы столь долго пробыли в разлуке с супругом? Да, знаю, что для него долг превыше жизни, но что могло помешать…

— Осмелюсь прервать вас, ваша светлость, — с улыбкой проговорил стоявший поблизости барон, — однако мне кажется, что его превосходительство попал в затруднительное положение! — И он кивнул в сторону Барятинского, которому с жаром что-то втолковывала старая графиня Строилова, — на этом приеме в посольстве собрались чуть ли не все русские, постоянно жившие в Париже.

… — bonne et tendre Antoinette [107] … — долетел до Маши теткин голос, и княгиня покачала головой:

— Перед вами два заядлых спорщика. La comptesse [108] без ума от ее величества, а господин посол полагает, что для недовольства высших кругов знати и народа есть свои основания. Однако мне и впрямь следует развести этих vis-a-vis. Боюсь, что когда-нибудь дело дойдет до дуэли! — И она отошла, одарив Машу ласковой улыбкою. Корф сопровождал княгиню через переполненную народом залу, а Маша стояла потерянная, не обращая внимания на шум и толкотню.

107

Добрая и нежная Антуанетта ( фр.).

108

Графиня ( фр.).

В первую минуту ее удивил вопрос княгини — то есть как это почему супруги столь долго были в разлуке? Или она забыла, или Корф вовсе ничего не говорил в миссии о постигшей его жену утрате — смерти ребенка?.. Однако в следующее мгновение Машу точно молнией пронзило: конечно, не говорил! Ни о смерти, ни о рождении, ни о беременности жены он никому ничего не мог сказать! Господи, да как же она ухитрилась, как изловчилась позабыть ту роковую фразу, сказанную Корфом в Санкт-Петербурге: «Увы, Mary, я бездетен, и, к несчастью, в Париже есть люди, которым это известно!» Да ведь именно из-за этого он отказался признать ребенка Маши своим, именно из-за этого отослал ее в деревню рожать тайно!

Дурнота подкатила к горлу, и Маше показалось, будто она сейчас упадет без чувств… Что же она натворила?.. Ведь первое, что она сообщила о себе Егорушке, была именно весть о ее потере… об их, стало быть, совместной потере с Корфом!

Но у нее с мужем после приезда не было ни одного разговора о происшедшем, она даже в письме не упомянула о смерти ребенка. И если не проговорилась тетушка, то барон, вполне возможно, вообще не знает о случившемся. Каким же ударом будет для него открытие позорной тайны, да еще если невзначай, без злого умысла, проболтается добряк Комаровский…

Маша до боли ущипнула себя за руку. Дурнота медленно отступила. Надо сейчас же найти графа Егора Петровича и как-то поговорить с ним… нет, осторожно намекнуть…

Она нахмурилась. По приезде в Париж они с Комаровским виделись раза два, не больше, и он держался так натянуто, так странно… может быть, уже проговорился кому-то о смерти Машиного ребенка и узнал, что это — вовсе не ребенок Корфа?

Ладно, Бог с ним, с Комаровским. Каковы бы ни были мотивы Корфа и каковы ни складывались бы ее отношения с надменным, властолюбивым бароном, все-таки она в долгу перед ним. И надо любой ценой оградить его от новых неприятностей!

Она резко обернулась, намереваясь прямо сейчас, с бала, хоть на край света идти, лишь бы разыскать Егорушку и заставить его молчать, и чуть не ахнула, внезапно столкнувшись с ним нос к носу… но тут же мгновенная радость ее сменилась ужасом при виде его непривычно серьезного молодого лица, с которого даже слинял, казалось бы, неистребимый румянец.

Первой мыслью Маши было: «Все открылось, и барон вызвал его на дуэль!» — и ноги ее подогнулись, но Егорушка успел подхватить ее под локоть.

— Что с вами, Марья Валерьяновна? Я напугал вас… простите, ради Бога, но мне крайне необходимо тотчас переговорить с вами.

Маша подняла на него глаза:

— Что-нибудь… с бароном? — Голос ей изменил, но она ощутила мгновенное облегчение, увидав промельк досады на лице юного графа.

— С бароном? Почему? Нет, с ним ничего. Это со мной… это мне нужна ваша помощь!

Маша кивнула, пытаясь взять себя в руки. Ну что ж, она поможет Комаровскому по мере сил… не привыкать стать, в конце концов, именно с этого началось их знакомство; а взамен потребует от Егорушки гробового молчания. И она вполне бодро отправилась об руку с Егором Петровичем в зимний сад, чувствуя себя так, будто ей сейчас снова придется скакать сквозь туманный лес к луже, где завязла повозка с драгоценностями.

* * *

На улице источал ароматы парижский июнь, а здесь было совсем другое лето: влажный, субтропический сумрак с тихим качанием жестких пальмовых листьев, удушливым, сладким ароматом белых лилий и мелодичным журчанием искусственного водопада.

Маша никогда в жизни ничего подобного не видела! Оглянулась — восхищенная, изумленная, — как вдруг испытала изумление в стократ сильнейшее: Егорушка рухнул перед ней на колени и каким-то сдавленным, придушенным голосом выкрикнул: