Звезда королевы
Шрифт:
Что же с ней? Почему владеет ею сейчас лишь ненависть к этой неблагодарной твари, которая мечтает разрушить жизнь не сопернице своей — это было бы вполне понятно и объяснимо! — но благодетелю своему?
Мария задумчиво смотрела на Николь. Весьма привлекательная, изящно одетая ведьма, которая под маской наивности скрывает свою лживую сущность. Добродетель для нее была нелепостью, в пучине порока она чувствовала себя как рыба в воде — и на всех людей, думающих и живущих иначе, смотрела как на легкую добычу. Все замыслы француженки сделались ясны и отвратительно прозрачны, — Марии уже ничего не надо было объяснять. Светское общество — этакая лужа, по которой идут круги от самой малой щепочки, самого мало камушка, даже песчинки. Одно только слово, даже намек на то, что жена русского дипломатического
Ну что ж, вот и приспела пора задать тот самый вопрос, ради которого появилась Николь в комнатах ненавистной баронессы!
— Сколько ты хочешь?
Николь смотрела оценивающе, задумчиво — можно подумать, нужная цифра уже не висела у нее на кончике языка, не была просчитана заранее! Актерка! Придется ей заплатить, делать нечего. Надо надеяться, что сумма окажется Марии по средствам. Тут она вспомнила, сколько заломила Николь в Санкт-Петербурге за свое залатанное девичество, и невольно поежилась. Ну, Бог поможет! По счетам от портных, обувщиков, галантерейщиков и прочих дамских искусителей безропотно платил барон, да Мария и не была безудержной мотовкою; так что у нее еще оставались почти нетронутыми (только на гонорар мамаше Дезорде — упокой, Господи, ее душу грешную! — пришлось израсходовать сто ливров — немаленькую сумму) деньги, данные ей «на булавки» отчимом, да фамильные строиловские драгоценности и матушкины подарки, по счастью не замеченные разбойниками. Уж как-нибудь, Бог даст, откупится она от Николь, однако неплохо бы и Корфу узнать, что его любовница шантажирует его жену.
И тут же Мария покачала головой, торжествующе улыбнулась, невольно приведя Николь в смятение.
Нет. Она, конечно, заплатит, но опять ни словом не обмолвится Корфу. Достаточно было у него поводов являть распутной жене свое благородство! Теперь ее черед. Она едва не расхохоталась от предвкушения своего торжества. Корфу вовек не узнать, что его драгоценная честь, в жертву которой хладнокровно принесена вся судьба Марии, жизнь двух ее зачатых во грехе детей, счастье и спокойствие ее обожаемой матушки, в конце концов, карьера доброго, милого, вовсе ни в чем не повинного Комаровского, будет куплена его отвергнутой, презираемой — опять же распутной! — женой за крутенькую сумму! Да, теперь у Марии в руках отменное оружие против барона. Изойдись она вся на раздумья о наилучшем способе отмщения, и то ей вовеки не додуматься ни до чего подобного! Много чего она чувствовала к своему мужу — от любви до ненависти, во всем многообразии промежуточных оттенков, — но самым упоительным из чувств оказалась жалость. Да, сейчас Марии было жаль его!
И, упиваясь ею, в восторге предвкушая свой изощренный, тайный триумф, она нетерпеливо повторила:
— Ну же, сколько?.. — И какое-то время еще улыбалась — даже после того, как услышала слова Николь, показавшиеся ей чем-то несообразным, неудачной шуткой.
— Пятьдесят тысяч ливров, — сказала француженка.
Мария бессильно откинулась на спинку кресла, уже не замечая откровенной насмешки и торжества Николь, наконец-то увидевшей ужас и растерянность этой русской гордячки.
Мария была повержена. Николь просила не просто большую сумму. Она требовала состояние!
Глава XVI
«БЛАГОЧЕСТИВЫЙ ПРОЦЕНТ»
Мария балансировала по узенькой кромке тротуара и растерянно смотрела на мостовую. Несмотря на июль, день выдался холодный, шел дождь (везет ей на погоду, что и говорить!), и вода, льющаяся через водосток-дельфин с кровли дома, грозила скоро не оставить в ее одежде сухой нитки, платьишко — самое неказистое даже из небогатых Глашеньких пожиток — оказалось весьма жалкой защитой от ветра и холода. Только теперь Мария поняла, почему мало-мальски состоятельные парижане первым делом заводят собственный выезд. Не для одной лишь скорости передвижения! Карета необходима, ибо мостовая в Париже делается скатом с обеих сторон, отчего в дождь в середине улицы всегда страшная грязь. Пешеходу приходится или месить ее, или мокнуть в потоках, льющихся с крыш, что и делала сейчас Мария.
Она с тоской смотрела на большую вывеску напротив. «Mont de Piete» было начертано на ней, что означало «Благочестивый процент», и это был старейший ломбард в Париже, существовавший еще с 1640 года. Рассказывали, что первоначальные условия здесь были и впрямь благочестивые, но порядок работы сего учреждения никак не регламентировался, и постепенно оно превратилось в источник хищничества. Однако, насколько было известно Марии, здесь никто и никогда ничего не спрашивал у клиента: смотрели только на заклад; а самое главное — только в этом ломбарде могли сразу достать из сундука такую, мягко говоря, кругленькую сумму, как пятьдесят тысяч ливров.
Мария, словно невзначай, похлопала себя по колену, ощутив тяжесть пришитого под юбками мешочка с драгоценностями. Она не сомневалась, что, ополовинив свою шкатулку, сможет взять в ломбарде нужную сумму, однако не хотелось бы появиться перед ростовщиками мокрой курицей, волочащей грязный подол, а потому она никак не могла решиться ступить на мостовую.
Какая-то лоретка [129] выскочила из лавочки, попала под струи ливня, завизжала, накинула верхнюю юбку на голову и, задрав нижнюю чуть не до колен, смело ринулась форсировать мостовую, так ловко прыгая с камня на камень, что, когда добежала до противоположного тротуара, то почти и не запачкала свои босые белые ножки.
129
То же, что гризетка — девица веселого поведения.
Мария с сомнением приподняла юбки. Чтобы маскарад ее был полным, она не только втихаря утащила у Глашеньки ветхое платьишко, но и без спросу позаимствовала у кухарки сабо, башмаки на деревянной подошве, и они с непривычки уже натерли босые ноги. Мария и при ходьбе-то ежеминутно боялась потерять сабо — нечего и говорить, чтобы прыгать в них подобно игривой козочке-лоретке!
Неизвестно, сколько бы еще простояла она на краешке тротуара, как вдруг рядом раздался хриплый голос:
— Боишься лапки испачкать, птичка? Давай двадцать су — и куда хочешь отнесу!
Мария нерешительно поглядела на сгорбленного человека, остановившегося перед ней. На голову и плечи его была накинута толстая куртка — защита от дождя, штаны закатаны выше колен, а босые ноги черным-черны, запачкать больше — просто невозможно. Верно, это был один из тех переносчиков, услугами которых в дождь случалось пользоваться даже богатым горожанкам, а двадцать су — не пятьдесят тысяч ливров.
— Хорошо, — кивнула Мария. — Повернись! — И чуть приподняла юбки, чтобы удобнее было взобраться на спину переносчику.
Однако тот не шевельнулся.
— Деньги-то у тебя есть? — прохрипел он. — А то давеча перенес одну такую же цыпочку через огромную лужу — ну что твое море! — а она и говорит: «Денег мне муж не дает ни су, а ежели хочешь, можешь наставить ему рога, хоть бы вон за тем углом!» Х-хе! — Он лукаво сверкнул глазами из темной щели между полами куртки.
— Я ее, конечно, уважил, однако тебя сразу предупреждаю: нынче я не в настроении, так что уж лучше сразу покажи деньги.