Звезда упала
Шрифт:
Степанов тем временем уже подхватывал её под локоть, мягко, но настойчиво выводил из кабинета.
Не успев выйти, она, однако, тут же наткнулась на ждущего за дверью Тимофеевского.
— Вера! — искренне обрадовался партизан.
— Здрасьте, Владимир Григорьевич!
Она грустно улыбнулась.
— Здравствуй, здравствуй!
Тимофеевский тепло обнял её, всмотрелся в лицо, подмигнул.
— Всё-таки дожили, значит!..
Кашин через открытую дверь с интересом наблюдал за этой
Что может быть у них общего?..
— Послушай, ты что, уже уходишь? — спросил Веру Тимофеевский.
Ему не хотелось отпускать её. Последний и единственный до этого раз они встречались при трагических обстоятельствах. В ту ночь Вера очень помогла ему пережить смерть Романа, которого он любил как сына.
— Не уходи пока, подожди меня, — попросил командир, — ладно? Я с тобой поговорить хочу.
Вера горько усмехнулась:
— Куда же я уйду теперь, Владимир Григорьевич?
Тимофеевский внимательно взглянул на неё. Усмешка эта ему совсем не понравилась.
— Вот и славно! — сказал он и шагнул в кабинет.
— Ну, здравствуй, Кашин! — раздался оттуда его рокочущий голос. — Вот какое дело, значит…
Дверь за ним плотно закрылась. Вера почувствовала, что кто-то трогает её за плечо. Она повернулась.
— Пойдёмте! — сказал Степанов, глядя на неё каким-то щенячьим взглядом. — Значится, велено вас наверх отвести…
Вера хоть и была намного старше, однако чем-то неуловимо напоминала ему Галю Мариненко, девчонку, с которой он познакомился на танцах перед войной.
Они поднялись на второй этаж. Степанов всё время что-то говорил, Вера не слушала. В третьей комнате справа когда-то располагалась бухгалтерия, потом тут сидели связисты, а сейчас, похоже, пустое помещение использовали как камеру предварительного заключения. Во всяком случае, не перестающий что-то болтать Степанов завёл Веру именно туда, с извинениями, закрыл на замок в два оборота.
Вера слушала, как поворачивается ключ в замке, как удаляются шаги солдата.
Она тяжело вздохнула, подошла к окну.
Сейчас ей стало окончательно понятно, почему её заперли именно в эту комнату. Из других окон можно было вылезти на карниз, а оттуда дойти до угла, спуститься на землю, держась за водосток. Под этим же окном никакого карниза не было, здесь можно только сигануть вниз, иначе никак, а этаж высокий, по-любому ноги переломаешь.
Да если бы ей и удалось незаметно спрыгнуть без переломов, куда бежать-то?
И от кого — от своих же?..
А ведь предупреждал её Генрих, точно предвидел всю картину. Где-то он теперь?..
Вера вдруг поймала себя на том, что впервые думает о Штольце без озлобления, даже с каким-то оттенком жалости.
Она тут же отбросила от себя эти мысли. Знала, какие вопросы незамедлительно последуют дальше, если продолжать размышлять о нём. Где их сын? Что с ним? Удалось ли Наде его спасти? И где сейчас она?
Об этом думать вообще нельзя.Это табу.
Генрих скорее всего либо погиб, либо в плену, третьего не дано. А в плену их тоже долго не держат, кормить эту ораву пленных нечем, поэтому их быстро ликвидируют,о чём ей по дороге сюда рассказал словоохотливый Степанов. Правда это или неправда — не важно.
Важно, что Генриха больше нет. И сына у них тоже нет.
И никогда не было.
Вера почувствовала, как горит лицо, прижалась пылающим лбом к холодному стеклу. Площадь внизу ожила. По ней ходили сельчане, о чём-то переговаривались с солдатами. Окружённый девчонками и парнями, что-то оживлённо рассказывал Васёк.
Сейчас надо очень тщательно продумать, чтои какнаписать. Каждое слово может быть истолковано превратно этим лысоватым капитаном. Ему уже, небось, наговорили с три короба все кому не лень…
Но с другой стороны, мало ли кто что говорит, никаких свидетелей ведь нету. То, что Генрих заезжал к ней в дом иногда, это правда. За это она готова ответить. А больше — ничего.
Понятно, что и за меньшие преступления людей расстреливают. Но она всё объяснит, только надо найти правильные слова.
Она их найдёт, сейчас подумает и найдёт.
Лишь бы дождаться Наташу!
Она обязана найти эти слова. Война ведь кончится рано или поздно. А там, глядишь, и Миша отыщется. Она же чувствует, что он жив. Ради них двоих она ещё немного поборется за свою жизнь. Этот особист зря считает, что он её запугал. Немцы и те её не запугали.
Это не немцы — это свои!
Немцев можно было обмануть, своих нельзя, не получится. Да она и не собирается этого делать. В конце концов, сколько успешных партизанских операций было проведено с её помощью. Разве не так? Чего ей бояться?! Она расскажет всё как есть.
Почти всё как есть…
А там будь что будет.
Вера отошла от окна, села за стол, задумчиво подвинула к себе лист бумаги, обмакнула ручку в чернильницу и начала писать. Спустя два часа всё тот же Степанов открыл дверь и на этот раз молча, пряча глаза, отвёл Веру вниз, к капитану Кашину.
Вера робко вошла в кабинет, с облегчением увидела, что Тимофеевский всё ещё там, сидит у стола на её месте, в старом кресле. Стараясь не смотреть на него, она приблизилась, протянула капитану кипу исписанных листов.