Звезда упала
Шрифт:
Николай озабоченно всматривался в огромные тёмно-зелёные глаза жены, поглаживал её по плечу. Хорошо, что она не убивается, как вон некоторые, держит себя в руках, сразу видно, что жена председателя.
Николай неодобрительно окинул взглядом рыдающих в голос баб. Не то чтобы он недооценивал серьёзности происходящего, но что-то внутри него сопротивлялось скорби, вопреки всему пело и играло, придавало особый задорный блеск его глазам, который он сейчас всячески пытался притушить. Он воспринимал эту внезапно свалившуюся на голову войну как личный
Не зря он всё детство завидовал своему отцу, герою Гражданской. В определённом смысле и ему теперь повезло, он тоже вместе с остальными получил возможность проверить себя на крепость, в новых тяжёлых условиях показать, чего он стоит.
Николай не сомневался, что уж он-то с честью выдержит испытание, скоро вернётся домой уже совсем в ином качестве, овеянный неувядающей военной славой…
— Может, пока меня не будет, ты у Веры поживёшь? — предложил он. — Веселей будет, чем одной-то…
Надя печально усмехнулась в ответ.
— И правда веселей, — произнесла она хрипловато. — Куда как весело! Ты обо мне не волнуйся, Коля. Ты лучше возвращайся поскорей!..
— По машина-а-ам! — раздался зычный, перекрывающий шум ливня крик.
Солдаты сразу забегали, рассаживались, закрывали борта.
— Три-четыре недели, я думаю, не больше, — быстро и уверенно заявил Николай. — Соскучиться не успеешь!
Он крепко поцеловал жену в пышный рот, оторвался от неё, обвёл площадь гордым мужественным взглядом.Михаил уже сидел в кузове, протягивал ему сверху руку, помогая забраться в грузовик.
Николай ухватился, ловко подтянулся, прыгнул через борт, и почти сразу грузовики тронулись с места.
Тут же все крики слились в единый отчаянный женский вопль.
Михаил ободряюще улыбнулся жене. Морщинки разбежались по мокрому от дождя лицу, превращая его в смеющуюся, залитую водой маску.
Вера пошатнулась, прикрыла лицо руками. Она чувствовала, что больше не может, что сейчас упадёт, и этот нескончаемый ливень унесёт её куда-то навсегда.
Она, возможно, и в самом деле упала бы, если бы не подошедшая в эту секунду Надя, ласково обнявшая подругу.
Михаил увидел и оценил этот жест помощи. Их глаза встретились на мгновение.
— Надя, счастливо! — благодарно крикнул он. — Мы скоро вернёмся!..
— Не скучайте! — вторил ему Николай. — До скорого! Носы кверху, девчонки!
Он послал им свою знаменитую белозубую улыбку, которая тут же исчезла за дождевой завесой.
Грузовики, медленно ворочая колёсами, удалялись по раскисшей дороге.
Женщины бежали вслед, орали что-то бессвязное, перекрикивая друг друга.
Мужчины в грузовиках, бледные, мокрые, с застывшими улыбками и влажными глазами, молча махали остающимся.
Парнишка, сидящий рядом с Николаем, неожиданно вскочил с места и закричал с непонятно откуда взявшейся силой так громко, что все вокруг опешили на секунду:
— Мама, не плачьте! Слышите! Не смейте плакать! Я же вам обещал, мама!!! Мы обязательно вернёмся!!! Очень скоро!!!
Наташа, несчастным замёрзшим зверьком прилипшая к мокрой Вериной юбке, вдруг встрепенулась от этого крика, оторвалась и бросилась за грузовиком.
— Пап-ка-а-а-а!!! — истошно орала она на бегу.
Внезапно Наташа поскользнулась на влажной грязи и со всего размаху шлёпнулась в лужу. Обе женщины, Надя и Вера, скользя, подбежали к ней, подняли, поставили на ноги, грязную и зарёванную.
Грузовики окончательно растворились в серой сырости.
Вдруг стало пусто. Шум дождя, казалось, навечно заменил шум мотора.
Наташа рыдала безутешно, так, как могут рыдать только дети, и они в отчаянии стояли рядом, не знали, что ей сказать, потому что плакали тоже.
Глава 5
ПОХОРОНКА
Дождь лил бесконечно, и днём, и ночью, что было крайне необычно для Дарьино в это время года. Посельчане, и без того тревожно настроенные, с каждыми сутками всё более погружались в серую влажную беспросветность, уничтожающую всяческую надежду на нормальную жизнь.
Резиновых сапог в сельпо для детей не было, детская обувь за ночь либо ссыхалась у печки, либо не успевала просохнуть. Детям приходилось напяливать сырые башмаки, хлюпать в них по лужам, по грязи. От постоянно мокрых ног дети бесконечно простужались, болели.
Женщины ходили хмурые, молчаливые, скупо обменивались новостями, которых почти и не было, а если и появлялись, то какие-то непонятные. Радио регулярно сообщало о победах, но фронт при этом почему-то постоянно приближался.
Дождь однажды всё же кончился, так же неожиданно, как и начался. Утром вышли на улицу, всё ещё было очень мокро, но уже опять вовсю распевали птицы.
А к середине июля погода установилась окончательно, роскошное дивное лето вновь вступило в свои права, как будто и не было этой ужасной проливной недели.
В один из таких дней, ближе к закату, Надя и Вера поднимались по косогору, оставив внизу круглый, наполненный оживлёнными детскими возгласами пляж. Они только что искупались, шли с мокрыми головами, в платьях, надетых прямо на влажные, не обсохшие ещё тела.
— Вот жарища! — вздохнула Вера, когда они взобрались на пригорок и остановились передохнуть.
— Ага, — кивнула Надя.
Недолгое хорошее настроение её, вызванное купанием и ощущением свежести, уже улетучилось. Последние дни она жила с необъяснимым и непреходящим чувством тревоги. Жизнерадостные письма, которые ей присылал Николай, общим количеством три штуки, нисколько это чувство не развеивали, а почему-то наоборот, делали ещё более острым. Линия фронта проходила где-то очень далеко, на Северо-Западе, о ведущихся боях дарьинцы почти ничего не знали. Войска, отправлявшиеся на передовую, двигались совсем стороной, в сотнях километрах от посёлка, неторопливая жизнь которого почти что не изменилась с начала войны.