Звезда утренняя
Шрифт:
К несчастью, тяжелые потрясения юности сделали его нелюдимым. Даром красноречия он тоже не обладал. Личная жизнь не удалась. Иван Платонович остался одиноким и жил замкнуто, если не считать двух — трех друзей, из которых самым близким являлся академик Яхонтов.
Красницкий был очень скромный, спокойный и выдержанный человек, медлительный в движениях из-за поврежденной ноги. Впрочем, ходили слухи, что он не только выдающийся ученый, но и тонкий ценитель живописи и что все свободное время отдает искусству. Эта сторона его деятельности как-то оставалась в тени, хотя в доме академика Яхонтова нередко говорили и об искусстве.
Почти
Вопреки распространенному представлению об астрономах как о людях, отрешенных от мира и занятых только созерцанием звездного неба, Михаил Андреевич имел вид совершенно земного человека. Весельчак, большой любитель острого словца и шутки, подвижной, несмотря на свою полноту, с практическим складом ума, он тотчас обнаруживал свое присутствие громким голосом и заразительным смехом. Будучи весьма деловым человеком, он никогда не упускал из виду практических сторон жизни — делал «большую карьеру». Однако никто не мог отрицать его исключительных знаний и проницательного ума.
Едва успев поздороваться, он уже подсел к Надежде Павловне и начал рассказывать что-то смешное. Почтенная, уже седовласая женщина сначала сохраняла важный вид, но затем на ее строгом лице появилась улыбка, и еще через минуту она уже весело смеялась. Ей вторил басистый смех Шаповалова, заставлявший колыхаться его упитанное тело.
Потом профессор проследовал в кабинет и поздоровался с Красницким. Зная по опыту, что с Иваном Платоновичем не очень-то разговоришься, Шаповалов не стал беспокоить читавшего книгу ученого, а начал просматривать лежавшие на круглом столе газеты и журналы. Сперва он делал это нехотя, едва пробегая глазами страницы, потом заинтересовался и погрузился в чтение.
Стенные часы пробили семь, и в дверях показался хозяин.
— Здравствуйте, друзья мои! — приветствовал он сидевших в кабинете гостей, как всегда оживленный, помолодевший от воздуха и прогулки, полный сил и мыслей. — Чуть-чуть не опоздал. Дорогой Иван Платонович!.. Михаилу Андреевичу почтение!
Гости чувствовали себя здесь как дома, и у каждого было свое излюбленное местечко. Михаил Андреевич устроился на диване. Рядом, на высоком постаменте, стояла лампа, освещавшая кабинет мягким, отраженным светом. Спокойное голубоватое сияние разливалось отсюда по всей комнате, позволяя видеть картины, экран телевизора и книги в огромных шкафах из красного дерева. Небольшая лампа под зеленым абажуром освещала письменный стол, массивный чернильный прибор из уральского камня и разложенные листы незаконченной рукописи.
Иван Платонович опустился в глубокое кресло недалеко от письменного стола, на котором академик стал наводить порядок.
Как всегда, беседа началась с разговора о мелких житейских событиях, повседневных академических делах и новостях.
Воспользовавшись случаем, Михаил Андреевич тут же рассказал смешную историю про одного знакомого профессора, славившегося своей феноменальной рассеянностью. Все посмеялись. Потом разговор перешел на более серьезные темы.
— Читали? — спросил Виктор Петрович,
— Прочел, — ответил астроном.
— Ваше мнение?
— На мой взгляд, ерунда! Совершенно несерьезная затея.
— Гм… Почему?
— Речь идет о полете на Венеру. И не когда-нибудь, а в самое ближайшее время. Слов нет, астронавтика — наука интересная, многообещающая, но ведь она еще в зачаточном состоянии. Тут надо двигаться весьма осторожно. Должна быть, во-первых, известная логическая последовательность. Во-вторых, к чему все это? Ни с того ни с сего лететь на Венеру! Рисковать человеческими жизнями…
— По-моему, в статье об этом сказано довольно ясно, — с улыбкой ответил Яхонтов. — Высадиться на Венере — примерно то же самое, что переместиться в древнейшие эпохи Земли. Можно очень близко подойти к моменту, когда зарождалась жизнь. Разве это неинтересно?
— Я понимаю. Но лучше подарить такую идею авторам фантастических романов. Человек с трезвым взглядом на вещи должен понимать, что тут тысячи всяких «но». Я, например, убежден, что на Венере нет и не может быть никакой жизни. Ядовитая атмосфера, высокие температуры, вечная завеса облаков. Ни одно живое существо не вынесет таких условий!
— Положим, никто не знает температуры на самой поверхности Венеры, — бросил Иван Платонович и снова замолчал.
— Можно не знать, но обоснованно предполагать! — отрезал астроном.
Академик поддержал Красницкого:
— Есть много примеров, когда весьма обоснованные предположения начисто опровергались последующими фактами. Вспомните, как долго мы были уверены, что Земля раскалена внутри. В сущности, мы знаем очень мало. Даже о Земле. А что достоверно известно о происхождении жизни? И вряд ли мы скоро продвинемся вперед, если будем идти старыми путями.
— Именно это и хочет доказать автор статьи, — сказал Иван Платонович.
— А что же? Разве это не так? — продолжал академик. — Возьмем, для примера, наши знания о Земле. Если вдуматься, то они достоверны лишь для периода, когда состав нашей атмосферы, температура, влажность и другие условия жизни были такими же, как сейчас. Когда же мы делаем попытки проникнуть в более отдаленные времена, то приходится довольствоваться гипотезами и идти по пути догадок. Что мы знаем, например, об архейской эре, о космическом, догеологическом времени? В сущности, ничего. Потому что от археозоя и даже протерозоя не сохранилось почти никаких ископаемых. Однако уже древнейшие обнаруженные останки говорят о сравнительно высоко развитых формах органической жизни, начало которой навсегда скрылось от нас в тумане времени… Лично я не вижу никаких возможностей для получения подлинных знаний об этих утерянных страницах истории Земли, если идти прежними путями.
Виктор Петрович сделал длительную паузу, как бы выжидая ответа.
Но все задумались, потому что его слова затронули один из самых животрепещущих вопросов науки.
Заложив руки за спину, Виктор Петрович ходил из угла в угол и продолжал высказывать свои заветные мысли:
— Наши знания ограничены физическими и химическими явлениями, протекающими в привычных для сознания человека условиях температуры, давления и состава атмосферы, существующих на Земле. И притом в наши дни.
Академик остановился и многозначительно поднял палец: