Звезда волхвов
Шрифт:
Она выпустила жабу обратно в аквариум и быстро вернулась. Ласкаясь к Егору, Флора продолжила свою лекцию. Этот рискованный способ обучения, как ни странно, оказался очень успешным. Егор впитывал волшебные «веды» с волнением и вниманием.
— В сказке о Царевне-лягушке есть и мужская руна: стрела «Тюрс». Вертикальная стрела с древности обозначает мужчину и его огненный Род. Каждое семя полно страсти, поэтому каждый мужчина — это стрела, пущенная в бесконечность. На русских свадьбах стрелой проводили пробор на голове невесты. Стрелой
— Символическое посвящение в женщины?
— Да… Сколько времени? — внезапно очнулась Флора.
Севергин посмотрел на часы и застонал от острой боли, словно стрелки часов, копье Кощеево, добрались до его внутренностей. Уже два дня, как он должен быть дома. По утрам он звонил в Сосенцы, изворачивался перед начальством и врал жене, слушая, как в ее голосе растет тоскливая тревога.
Алена все прочтет на его лице и в глазах: словно прелюбодеяние выжгло в них страшный иероглиф измены. Он поискал глазами зеркало, надеясь обмануть самого себя и встретиться глазами с тем прежним Севергиным, честным и чистым, как утренний снег. Теперь на этом свадебном покрове корчилась его ложь.
— Почему у тебя в спальне нет зеркал? — спросил он у Флоры.
— Образы любви не должны двоиться. Тебе нужно зеркало?
Флора привстала и, гибко потянувшись, достала медное зеркальце с ручкой в виде сплетенных змей. «Лопатка» была тщательно отполирована с лицевой стороны. На другой проступали угловатые письмена в виньетке сложного орнамента.
— Этрусское зеркальце? Откуда оно у тебя?
— Подарок…
— Это, должно быть, очень дорогой подарок… Кто же тебе его подарил?
— Ты становишься слишком любопытным, мой Яхонт-Князь.
— Здесь что-то написано, — Севергин попытался разобрать буквы, похожие на черты и резы.
— Это руны… — объяснила Флора. — Золотое руно, за которым плавали аргонавты, на самом деле было золотом рун, книгой с золотыми листами.
— Где-то я уже слышал об этой книге…
Флора вынула зеркальце из его рук:
— «Этрускан нон лигатур», то есть «этрусское не читается». На самом деле этрусское читается… через русские буквы, вот послушай:
«Есть два зеркала, в которых блаженное отражено: первое зеркало есть море, над которым нет ни бурь, ни ветров, а второе есть ум, не знающий смятения».
А знаешь, это зеркало показывает будущее. В нем я впервые увидела тебя.
Сквозь сухой озноб Севергин смотрел в зеркало, в нем мелькнуло лицо Алены с закушенными от боли губами, и тусклая медная поверхность окрасилась кровью.
Севергин положил зеркальце «лицом» вниз.
— Мы больше не сможем встречаться, Флора. Я уезжаю… навсегда, — слова выползали, как шипящие змеи, словно в эту минуту он предавал самого себя. И это было уже второе предательство за вечер.
— Ты свободен… Ты же знаешь, — пожала белоснежными плечами Флора.
— Поверь, если бы я мог!
— Оставь, не унижай себя. Мне было сладко с тобой, если это тебя утешит. Мне впервые было так хорошо и свободно.
Она говорила пустые, ничего не значащие слова, но голос ее дрожал, и плечи были ледяными, как у мраморной статуи.
— Я и вызвала-то тебя сегодня по делу…
— По делу?
— Да, мне нужна твоя помощь.
— Даже так?
— Ты согласен мне помочь?
— В чем?
— Скажем, мне нужна охрана для заключения сделки.
— Ну что ж, ты авансом заплатила охраннику…
— Не надо так шутить. Я знаю: ты не откажешь мне. — Флора как всегда успела прочесть его мысли. — Но нам надо торопиться, нас ждут.
— Позволь, — едва касаясь шеи теплыми пальцами, Флора повязала Егору грубую, как кольчуга, повязку.
Странный галстук походил на удавку, вязанную из серебряной проволоки.
— Это настоящая сицилийская гарота — пропуск в высшее общество. Там, куда мы едем, нужно быть при полном параде.
После душа Флора накинула искрящийся черный плащ. Вся ее одежда состояла из этого странного одеяния. Затканный звездами плащ шуршал, как сухой тростник, при каждом ее движении. Алые шелковые перчатки доставали до нежных мраморных локотков. Черные распущенные волосы плясали в такт походке. Они спустились в гараж, и Флора села за руль серебристого автомобиля.
— Ты сказала, что предстоит сделка, — напомнил Севергин, поправляя жесткий узел между ключиц.
— Объявился богатый коллекционер, он разыскивал Никаса и через общих знакомых вышел на меня. Предлагает за портрет Лады, тот самый, единственный, ни больше ни меньше, миллион. Но у меня такое чувство, что я имею дело с маньяком.
— Миллион рублей?
— Долларов.
— Кто этот тайный Крез?
— Курт Порохью — гражданин Германии. Он коллекционирует полотна с «историями». У него уже есть пророческий портрет сгоревшей актрисы, написанный ее мужем-художником. В его коллекции есть даже печально известное полотно Дали. Несколько лет назад немецкая полиция задержала убийцу, который из расчлененных тел своих жертв составлял копию этой картины. Похоже, Порохью не блефует и готов отвалить деньги.
Егора насторожили сухость и равнодушие Флоры, и все эти странные переходы от страсти — к пространным лекциям, от признаний — к деловым расчетам. Она так и не ответила, почему теперь носит медальон, которого прежде на ней не было. Может, этот серебряный знак передается по тайной цепи, и она заменила свою сестру у незримого алтаря Великой Богини? Кто знает… Но миллион за портрет убитой девушки! Будь она жива, портрет не вырос бы в цене так высоко.
— Ты собираешься продать портрет?
— Я имею полное право им распорядиться, — уклончиво и жестко ответила Флора. — Но у меня такое чувство, что после смерти Лады частица ее жизни перешла в этот холст, и он налился опасной инфернальной силой. Когда я вижу это полотно, мне хочется его сжечь, — она смутилась, точно проговорившись, и добавила чужим хриплым голосом: — Прости, я не должна была этого говорить…
— Откуда коллекционер узнал, что девушки уже нет в живых?
— «Жуки» идут на запах смерти. На это у них особый нюх и, кроме того, обширная агентура. Так случилось и с Модильяни…