Звездная река
Шрифт:
Две истины в том, что он находится сейчас здесь: его люди видят его рядом с собой, слышат, как он кричит от ярости, наблюдают, как он действует мечом и луком. Следуют его примеру. Солдаты сражаются отважнее, когда командир с ними, а не готов пуститься в бегство с какой-нибудь возвышенности далеко в тылу. Но находясь внизу, этот командир не видит, что происходит, не может судить об обстановке и исправить положение.
Он разместил четырех офицеров, которым доверял, на двух холмах на флангах. С ними были барабанщики и сигнальщики с флажками, чтобы передавать команды. Доверенные офицеры не всегда являются хорошими стратегами, но насколько он сам хороший
И те давние бои на бамбуковых мечах против воображаемых врагов, в лесу у деревни, по утрам, тоже не считаются.
Именно Цзыцзи понял, что алтаи начинают сдавать. Ху Ень со склона холма справа дал команду на медленное наступление с помощью барабана и флагов. Он был осторожен до крайности, этот Ень, и они спорили, не могло ли быть отступление противника обманным маневром.
Безмерно утомленный, но не раненый Цзызци начал продвигаться вперед, махая руками и крича своим солдатам. Они шли мимо упавших коней и всадников. Он убил всех, кто шевелился.
Он увидел, что слева от него Дайянь делает то же самое и ведет своих людей вперед. У Дайяня из головы текла кровь. Нужно будет перевязать ему рану. Но не сейчас, пока он еще в состоянии стоять и держать в руках меч и лук.
Сзади летели стрелы, и с обеих сторон тоже, чертили длинные, смертоносные дуги. Алтаи повернули назад, теперь он это видел. Они пытались спастись от убийственного ливня стрел. Они отступали, действительно отступали. Те, кто продвинулся вперед дальше всех, спотыкались о мертвых и лежащих солдат их собственной армии и армии Катая. Истоптанная земля была мокрой, изуродованной. Стрелы продолжали лететь. Они застилали небо, каждый раз превращаясь в движущуюся тьму, потом снова становилось светло. Цзыцзи с удивлением увидел, как высоко поднялось солнце.
Впереди него алтаи удирали на всем обширном пространстве поля боя. «Такого с нами еще никогда не случалось», – подумал Цзыцзи. Ни в войне против восточных племен, ни против сяолюй, ни в Катае.
Тебе позволено восторжествовать, но лишь на короткое мгновение. Это одна битва, а другие проиграны, и еще будут проиграны.
И эта битва еще не закончилась.
Дайянь был готов выйти на открытое пространство перед ним, но ждал сигнала. Потом они услышали барабанную дробь. Ху Ень справа и покрытый шрамами Тин Пао слева знали, что должно произойти дальше. Они говорили об этом совсем недавно, прошлой ночью, они это готовили.
Барабаны били постоянно, передавая их сообщение. Он видел бегущих впереди алтаев, пробирающихся мимо трупов и по трупам. Их нельзя было быстро догнать, удирающих конных не догнать пешим солдатам. Но им можно было устроить засаду.
Барабанная дробь изменила ритм. Он этого ждал.
С холмов по обе стороны от открытой местности, где они организовали это сражение, полетели новые потоки стрел, а потом – с каждой стороны – появились новые пешие солдаты. Одновременно их собственная десятитысячная кавалерия, оставленная в резерве, вырвалась из-за скрывавших ее холмов, где ждала все утро, когда алтаи промчались мимо, чтобы столкнуться с основными силами их армии.
Он обрисовал для своих офицеров, ждущих на холмах, две возможности. Если бы им показалось, что их солдаты готовы сломаться под напором всадников, барабаны должны были дать сигнал их коннице появиться из укрытия, а спрятанные лучники должны были стрелять по своему усмотрению
Но если солдаты Катая удержатся, если они своими мечами и стрелами создадут хаос, если сделают то, для чего пришли сюда, и алтаи повернут назад, и их наступление захлебнется, тогда всадники Дайяня должны атаковать бегущих. Их всадники врежутся в противников и заставят их остановиться, это позволит солдатам Дайяня и Цзыцзи догнать их. Они зажмут варваров с трех сторон.
Лучники и пешие солдаты в резерве были мятежниками с юга. Он предложил амнистию любому, кто вступит в его армию, и жалование солдата любому, кто умеет стрелять из лука. «Обратите свой гнев против настоящих врагов, – сказал он им на болоте у реки Вай. – Пусть гнев снова поведет нас на север».
Он видел, как алтаи натягивают поводья, встретив свежих катайских кавалеристов, налетавших на них с обеих сторон. Он видел, как они стараются решить, в какую сторону повернуть в быстро сужающемся пространстве. Он видел, как они начали падать, когда посыпались стрелы. Он догнал ближайших из них. Они оказались зажатыми со всех сторон и застыли в неуверенности. Он отложил свой лук, его меч поднимался и падал, рубил и резал, он был весь в крови.
Армия командира Жэнь Дайяня убила так много захватчиков в тот день, на равнине к северу от Еньлина, что землю в том месте нельзя было засевать и пасти на ней скот еще много поколений. Ее называли проклятым местом, или священным – в зависимости от того, кто называл. Там водились призраки.
То осеннее утро и тот день стали свидетелями победы такого масштаба, какого давно не знали в Катае. Она была одержана на своей собственной земле, против захватчиков, она не отодвинула их северные границы назад, туда, где они когда-то проходили, но все знают – поэты, фермеры, генералы, историки, – что люди сражаются более доблестно, защищая свою землю и свои семьи.
Тот день сражения будет воспет в песнях Катая. Он будет занесен в летописи, станет частью легенды об одном человеке. Но он не определит и не сформирует события того года и последующих лет. Такое иногда случается.
На западе Синань, некогда прославленная столица мира, пал, беззащитный, под натиском сил алтаев, обрушившихся на него. Армия, посланная, чтобы остановить их у Золотой реки, растаяла, как снег на склонах гор, когда приходит весна и расцветают сливы.
Синаню и раньше случалось быть захваченным. И раньше случалось подвергаться разграблению. Было бы исторической неточностью сказать, что этот разгром оказался самым страшным, но он был очень страшным.
На востоке, выше имперской столицы, другой армии Катая предстояло столкнуться с алтаями и их военачальником Вань’йэнем. Результат можно было предсказать. После этого сражения дорога на Ханьцзинь была открыта.
Муж и отец Шань, которым полагалось формировать ее и руководить ее движением по жизни, следуя учению Мастера Чо и его последователей, оба твердо решили остаться в Ханьцзине. Оба не хотели уезжать, хоть и по разным причинам.
Она сердита и сбита с толку. Разве человек должен соглашаться с безумными прихотями других людей и умереть или попасть в рабство? Разве это приемлемая для них судьба? Разве ее отец и муж не понимают, что придворный и член клана императора станут первой мишенью алтаев, когда они придут?