Звездная роль Владика Козьмичева
Шрифт:
Еще во время полета в Москву возникла мысль написать о том времени, когда он жил в Касинске. Рассказ или повесть. А может быть, и пьесу. Какую, он еще не знал.
Глава 21
Фантом и реальность.
Даже, спустя несколько недель после возвращения Владика Лена никак не могла изба-виться от ощущения, что все происходящее с ней - фантом. Постепенно это прошло. Желание снова быть вместе оказалось сильнее страстей и эмоций, пытавшихся их
Вскоре вышла его первая книга - "Дорога в жизнь". Предисловие к ней написал Севери-нов. Несмотря на его авторитет, издание книги шло трудно. Издательский редактор, поскольку это была первая книга Козьмичева, вел себя, как местный князек. Что ему сам Северинов! Владик нервничал, но потом, по подсказке Альбины Ивановны, которой он как-то пожаловал-ся, стал вести себя более независимо. И соглашался лишь на незначительные правки.
Его ощущения от выхода книги были какими-то странными. Это была радость, но менее бурная, нежели от выхода его первых стихов и рассказов... Не только радость, но и неожидан-ное ощущение того, что можно было написать еще лучше... Этим он и поделился с Леной. Поскольку все, что вошло в книгу писалось на ее глазах, она знала всех ее героев, начиная от деда Трофима и его школьного дружка Валерки. Лена вспомнила все его и свои переживания и страдания последнего года и вдруг осознала, что все они так или иначе связаны с книгой.
– Боже мой, как он выдержал всю эту нагрузку и мои художества?
– спрашивала она себя. Действительно он прав. Книга могла быть еще лучше, не трепи я ему нервы... Почему я не могла понять, что в писательстве для него смысл жизни? Не в баловстве стишками, а в серьезной литературной работе. Стало быть, вину перед ним я могу искупить лишь тем, что его работа станет и моей. Но смогу ли? А может быть, опять захочется свободы? Нет уж! Хватит...
Пачку авторских экземпляров они поставили на его рабочий стол и не притрагивались несколько дней. Временами им казалось, что это книги не его, а кого-то другого. Что они делают этому имяреку одолжение, согласившись их хранить у себя.
Потом позвонил отцу и предупредил, что в ближайшие выходные он к ним приедет. Зи-мой это было проще, так как из-за ребят они жили в городе. Их появление вместе вызвало такой же эффект, какой в картине "Не ждали" изобразил Репин. Однако надо отдать должное Константину Васильевичу и Маргарите Михайловне. Ни слова о том, что они знали, произне-сено не было. Зато книжка произвела фурор. Отец даже обиделся, что привезли они всего один экземпляр.
– Одну книжку подарил... Ты мне еще с пяток подбрось! Я кое-кому подарю. Пусть по-читают. А то им железяки наши понятнее и ближе. Теперь я за тебя, Владька, спокоен. Настырный из тебя мужик получился. Весь в меня!
Затем были визиты к Северинову, к Альбине Ивановне, к Крайневу. Ко всем тем, кому он был обязан. Если с Альбиной Ивановной общение было просто приятное, то Северинов его удивил и расстроил. Разумеется, тот был очень рад и за него, и за себя. Что ж, у него были на то основания. Ведь не кто иной, как он, заметил у того московского школьника литературные задатки и, спустя годы, помог ему почувствовать вкус литературного труда. Они опять сидели друг против друга, а между ними стоял не знакомый Владику серебряный поднос с настоящим шотландским виски и лимоном.
– Ты виски пьешь?
– справился Геннадий Евгеньевич и налил на дно бокалов.
– В Лон-доне купил. Чудесный напиток!
Владик знал, что Северинов недавно возглавлял делегацию советских писателей, посе-тивших Туманный Альбион.
– Мог бы и не хвастаться.
Разговор, конечно, шел о пишущейся книге, о планах. Владик смотрел на то, как Севери-нов со вкусом смаковал виски, как холеными пальцами брал ломтик лимона и отправлял его в рот, и непроизвольно подумал.
– Так Вы, Геннадий Евгеньевич, словно визирь какой-то восточный!
А тот уже завел речь о другом.
– Слов нет, молодец ты, Владлен Константинович! И Институт закончил. И книгу издал. Теперь надо брать шире.
– Неужто, роман? Нет! Об этом я не думал и вряд ли буду.
– Я о другом. Пора тебе думать о вступлении в Союз писателей. Ты это, не изумляйся. Я виски мало выпил. Да, да, об С.П. Это многие возможности открывает. Творческие команди-ровки, например. Возможность поработать в доме творчества. Гонорар, наконец. Ты за книгу сколько получил? У членов СП другие расценки. И авторитет другой, что немаловажно. Только вот беспартийный ты. Но это дело поправимое. Хочешь, поговорю с Антоном. Он член редколлегии, зам. главного. Вес имеет. Поможет с рекомендациями. Надо будет - сам дам. А членство твое в С.П. я пробью! Это я пока только член Правления. Но сигналы есть, оттуда, - показал пальцем в потолок, - скоро секретарем изберут. Как тебе мое предложение? Я понимаю, серьезное оно. Подумай. Не век же тебе в газетных редакциях штаны протирать... У тебя семья, сын растет. О будущем надо тебе думать!
Что он мог ответить? Его неприятно резануло, как Северинов, бывший фронтовик и дей-ствительно большой писатель, видел во вступлении в партию обретение права на получение пропуска в клуб избранных. С их шикарными квартирам и государственными дачами, с их возможностями отовариваться в закрытых магазинах и ездить по заграницам... Вспомнилось, как Ежиков, Воленс-ноленс, намекал о своих возможностях - даже достать "Жигули" по блату предлагал... А ведь всего-то режиссер провинциального театрика. Это что ж такое? И как тогда, на "Циклоне", ему стало муторно.
– Ну что он от меня хочет? Зачем я партии? Тогда, на "Циклоне", у Иван Леонтьича, хоть идея была - сделать из меня воспитателя. А у этого-то, что на уме? Хотя бы сказал, что с партбилетом я писать лучше стану. Так нет! Черт те что! Из одной колдобины да в другую.
Промолчать, и не ответить на такое предложение было невозможно.
– О чем тут говорить? Спасибо, Геннадий Евгеньевич. Но знаете, Вы и так для меня столько сделали. Теперь уже пора самому дорожку прокладывать. Да и не в моем это характе-ре... Вы понимаете, о чем я?
– Ну и дурак!
– вдруг выдал Северинов.
– Писателю, прости меня, нужны условия для ра-боты и определенный комфорт. Впрочем, дело твое! Было бы предложено.
Владику даже стало не по себе. Ему добра хотят, а он, неблагодарный, отказывается. Доброта эта больше походила на какой-то подкуп. Северинов, прочувствовавший его настрой, попрощался с ним не так тепло, как обычно.
В редакции книгу обмывали по законам журналистской братии. Всерьез... Тостов было море. Зав. отделом Сверчков так расчувствовался, что позволил ему не торопиться с подготов-кой материала о Севере, и произнес длинный спич.