Звездный удар
Шрифт:
— С тобой все в порядке?
Губы Мики дрогнули.
— Все отлично.
— Уже несколько человек приходили и говорили мне…
— Маленков?
— И другие.
— Его беспокойство кажется мне смешным. Или его американские друзья и вправду отвернулись от него?
Сердце Виктора сжалось.
— Мика, здесь все по-другому. Мы должны работать сообща. Ты слышал Генерального секретаря. Мы должны следовать приказу и выполнять священный долг перед Родиной.
— С каких это пор наш долг определяет англичанка? — Габания рассмеялся. — Виктор, нами командует баба!
Стукалов вздохнул и почесал в затылке.
— Мика, ты смотрел по сторонам? Это что, похоже на Афганистан? Или на Ташкент? Или на Душанбе? Все изменилось. Мир перевернулся, и мы здесь наедине с самими собой. Я знаю, это безумие. Я знаю, что все это странно, невероятно, уму непостижимо, но все-таки мы здесь!И мы должны довести это до конца. Ты не можешь вернуться назад, Мика. Что было, то прошло.
Габания свесил ноги с края кровати и ссутулился, становясь похожим на гигантского сибирского медведя.
— Пять лет, Виктор. Столько времени мы должны жить в изгнании.
Пять лет… изгнание?Виктор вздохнул. Да, теперь это уже несомненно.
— Знаю.
— Разве? — Мика вскинул бровь. — Задумайся, Виктор. Вспомни, где мы были и почему. Советский Союз разваливается на куски. Партия терпит одно поражение за другим. Скажи мне, в чем наш долг? Валять дурака среди звезд по прихоти космических тварей? Или спасать свою страну? А как же моя жена? Пять лет! Что думает Ирина? — Мика закрыл глаза и начал раскачиваться из стороны в сторону.
— Она выполняет свой долг. Так же, как и ты, Мика. Ты употребил слово “изгнание”. Но мы вовсе не сосланы. Мы спецназовцы, и мы делаем то, что и должны делать. Русские люди так поступали во все времена своего существования.
— С капиталистами?
— Ты, наверное, забыл, что во время Великой Отечественной мы вместе с капиталистами разбили Гитлера.
Мика посмотрел на него горящими глазами.
— Да, товарищ майор. Ты очень хорошо сказал. Мы разбили Гитлера. И при этом погибло двадцать миллионов наших. А американцы? Они потеряли миллион — от руки нацистов и японцев. Где они были, когда мы истекали кровью под Сталинградом, под Москвой, под Курском? Я читал. Еще не готовы. Еще не готовы. Я не хуже тебя знаю историю, товарищ майор.
Виктор избегал горящего возмущением взгляда Мики. Он смотрел на свои ладони.
— Мне не нравится эта враждебность. Ты просто привык быть…
Да, он привык. Он всегда был таким.
— Что ты говоришь, Виктор?
Стукалов покачал головой, его охватило странное предчувствие.
— Мне очень обидно, что от тебя всегда исходят неприятности. Ты перебарщиваешь, Мика. Партия дала тебе все, но пока ты не на фронте, не надо бороться со всем миром — ты проиграешь.
Габания промолчал, лицо его оставалось напряженным.
Да, все так. Пока убивали афганцев и узбеков, Мика был прекрасным бойцом. Но сейчас войны нет. Он грустно смотрел на своего старого товарища.
— Мика, нам надо приспособиться.
— Братаясь с врагами? Ты должен наказать Николая за подобные штучки.
Виктор медленно покачал головой.
— Мы не должны компрометировать себя, Мика. Но мы должны учиться, притираться. Мы оказались в невероятных условиях, да, это так, сейчас они кажутся нам новыми, удивительными, пугающими, но все это изменится. Ведь в первые минуты боя никогда не знаешь, как повернутся события, как ты справишься с ними. Мы научимся иметь дело и с космосом, но в космосе нужна другая стратегия, другая тактика.
— А через пять лет мы вернемся в тот же Советский Союз? Или в мир анархии?
— Не знаю, Мика. Честно, не знаю. Но хочу напомнить, что от нашего подразделения вряд ли что зависит. Ты и я не сможем сохранить Советский Союз в целости, если он разваливается на куски. И партия, как ты и я, должна сама постоять за себя. Ты и я можем умереть, выполняя свой долг, но партия сама несет ответственность за свое выживание.
Мика пожал плечами и, поднявшись, медленно прошелся по комнате.
— Но так мы можем потерять самих себя, Виктор. Вот чего я боюсь. Ирина… понимаешь, через пять лет я не… — он опустил голову и оперся рукой о стену. — Понимаешь, она будет думать, что я умер.
— Генеральный секретарь…
— Что? Ты не хуже меня знаешь ситуацию, Виктор! Черт побери, она будет думать, что я умер. Или еще хуже — что я арестован и сослан в лагеря. Ты знаешь, как это бывает. Ты думаешь, Ирина, дочь комиссара, будет ждать человека, запятнавшего себя арестом?
Виктор поежился — такая боль прозвучала в этих горьких словах.
—Мика, не принимай это так близко к сердцу. Ты вернешься героем, более прославленным, чем Гагарин, чем Романенко с Лавейкиным со станции “Мир”.
— Если Советский Союз еще будет существовать.
— Будет, Мика. Будет.
— Но узнаем ли мы его?
Усмехнувшись, Виктор встал на ноги и хлопнул по плечу огромного лейтенанта.
— Сомневаюсь, что Голованов допустит, чтобы что-то такое случилось. Что еще тебя беспокоит? До меня дошли слухи, что ты стал сомневаться в моих командирских способностях, что ты говорил что-то о расшатанной нервной системе.
Глаза Габания забегали.
— Я волновался за тебя, Виктор. Я засомневался в твоей преданности святому долгу. Последние два года ты сам на себя не похож. Еще раньше, чем мы вернулись из Зоссен-Вунсдорфа.
Неужели это так заметно?
—Представляю. — Виктор деланно засмеялся. — Я никогда не видел такого осла, но буду счастлив…
— Виктор, ты не был таким.
Он перестал смеяться, ощутив холодок в сердце.