Звездный удар
Шрифт:
— Да, возможно. Я имею право на шрамы. Но это моишрамы, Мика. Я всегда добросовестно относился к исполнению долга и не изменю себе. Не важно, что я думаю. Я профессионал, как и ты. Я подчиняюсь приказам.
Тяжелый взгляд Мики смягчился.
— Рад это слышать, Виктор. Я уже начал бояться, что ты сломался. Когда мы попали сюда, ты выглядел таким потрясенным, что я подумал — ты окончательно сдал. И примирился с нашими врагами.
— Нет, я не сломлен. — Он тряхнул головой. — Но скажи, ты никогда не задумываешься о том, что с нами было? Ты никогда не просыпаешься по ночам в холодном поту, в ужасе, никогда не оживают в твоей душе кошмары Газни и Бараки? Ты не видишь ракеты, горящие на холмах Хоста? Тебе не являются призраки убитых афганцев? Их лица не мешают тебе спать?
Мика медленно покачал головой, темные глаза оценивающе смотрели на Виктора:
— Нет, Виктор. Я убивал только врагов.
Виктор уперся руками в бока и сделал шаг назад.
— Но они были людьми, Мика. Человеческими существами, такими же, как и мы с тобой. Они любили, испытывали страх, голод…
— Виктор, какое это имеет отношение к делу?
Стукалов повернулся на каблуках и протянул Габания руку.
— Мика, у нас с тобой за плечами длинный путь. Однажды на столе у меня оказалась папка. Я заметил одно старое донесение. Я подумал…
Мог он спросить? Должен ли?
—Ну?
— Нет, ничего, Мика. Я уже ухожу. Дай мне слово. Ты ведь будешь работать со мной? Да? Я знаю, как тебе трудно. Я знаю, что ты чувствуешь в окружении американцев, но ты должен понимать — это тактика. Мы проводим совместные маневры, как тогда, под Эрфуртом, с ГДР.
Мика кивнул:
— Понятно, Виктор. Я тоже, как и ты, всерьез отношусь к своим обязанностям и приказам командиров.
— Надеюсь. — Виктор замешкался у двери. — И, Мика, еще вот что. Если ты расстроен или взволнован, приходи ко мне — поговорим.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Виктор закрыл за собой дверь и пошел по коридору. На душе у него было муторно.
ГЛАВА 15
Когда Толстяк вкатился в операторскую. Клякса направил на него один из глаз-стеблей, другим, не отрываясь, наблюдал за монитором: люди проводили еще одну тренировку. Неужели они еще не устали, убивая робота Пашти?
— Они совершенны, не так ли? — спросил, прокатываясь взад-вперед, Толстяк. — Простейшие убивают машины.
Бока Кляксы обвисли — он начал сплющиваться. Он сосредоточился и надулся, укрепляя манипуляторы, расположенные на контрольном пульте.
— Мои страхи, Оверон, растут и растут. Внимание рассеивается, мне становится трудно думать. Образуются какие-то бессвязные мысли. Интересно, проникнут ли люди в эту часть корабля? Что, если они заявятся сюда, Толстяк?
Глаз Толстяка оторвался от экрана и уставился на пятнистую тушу Кляксы.
— Тебе нечего бояться. Они отрезаны от этой части корабля, штурман. Они не смогут до тебя добраться. Кроме того, они не посмеют. Они существуют благодаря нашим манипуляторам. Их семьи, их дом, даже их будущее зависит от нашей воли — и от нашей силы.
Оболочка Кляксы затрещала в ответ на эти слова.
— Ты больше не говоришь как Ахимса, Оверон. Твои слова…
— Другие? — чирикнул Толстяк. — Возможно. Думал ли ты, штурман, что надвигается новая эра могущества и владычества Ахимса? Ты задумывался над тем, что наши Овероны все меньше и меньше заботятся о будущем своего вида?
— А как же наше прошлое? Мы должны помнить, кто мы такие. Неужели все эти долгие годы эволюции и постижения того, как увеличить время нашей жизни и предохранить наши тела от химических и радиоактивных разрушений, ничего не стоят? Мы живем вечно — чтобы мыслить. Помнишь? Вот мы кто, вот кем мы стали. Только Шисти живут дольше, чем Ахимса. Однажды, Оверон, мы станем как они. Будем стремиться понять законы вселенной, решать проблемы…
— Станем рабами собственных творений?
— Нет. Ты уже не видишь перспективу. Ты…
— Я открыл новые перспективы, штурман. — Глаза Толстяка были прикованы к экрану, на котором фигуры людей безумствовали на тренажерах макета станции Тахаак. — Посмотри, сколько энергии! Какая сообразительность и ловкость! Они знают, что это учения, но в них столько страсти! Почему, друг мой, этот высокий дух ушел из нашей жизни?
— Но Оверон, наш закон предельно ясен. Другие Овероны…
— Ушли в себя, исключили себя из жизни вселенной и… из будущего! — воскликнул Толстяк, со свистом выпуская воздух из дыхательных отверстий. Он покатался взад-вперед, и его тон смягчился: — О, я это предвидел. Что мы сделали с собой за всю нашу звездную жизнь? Во что мы превратились? Я вижу, что мы все больше и больше становимся похожими на Шисти, бесплодных мыслителей. Кроме созерцания бесконечности, должна же быть какая-то цель! Я верну ее нашему роду!
— Заменив Пашти людьми? — Клякса очень старался, чтобы в голосе его не звучали панические ноты. Он чувствовал, что вся его оболочка колеблется, темнея у основания. — Я все тщательно взвесил. Послушай меня, Оверон, я продумал каждую деталь.
— Отлично, слушаю тебя.
— Ты озабочен тем, что Пашти, кроткие и миролюбивые существа, потихоньку заменяют Ахимса на руководящих постах в промышленной сфере и в использовании ресурсов. Но Овероны добровольно согласились с этим, так как это освобождает их для исследования природы вселенной, для мыслительной деятельности, для творчества.
— И это уже навредило нам, штурман. Посмотри, как истощились наши мозги. Мы дошли до того, что основной запас знаний храним в компьютерах. То, что когда-то содержалось в наших мозгах, теперь заложено в компьютеры. Мы стали ленивы, несообразительны.
—Я говорю не об этом. Ты согласился выслушать меня насчет Пашти.
— Да, согласился. Продолжай.
— Мы поняли, что циклы неуправляемы. Мы поняли, что Пашти захватывают в свои руки все больше ресурсов Ахимса, но они делают это вовсе не для того, чтобы навредить Ахимса. Без сомнения, если бы они задумали лишить Ахимса продуктов питания или промышленной продукции, они бы уже добились своего. Но люди совсем другие. Люди — это агрессивные собственники, и они будут стремиться к господству.