Звездочеты
Шрифт:
— Я буду расчет готовить, ребят надо обучить, — сказал Ким, хотя ему очень хотелось побродить с Настей.
— Успеешь, — нахмурилась Настя.
Ким благодарно посмотрел на нее. Как она изменилась за это время! Прошло каких-нибудь пять месяцев, а будто целые годы прошумели над ними. Там, в Приволжске, и потом, в лагере, когда Настя догоняла его, чтобы отдать письмо для Семена, она была совсем девчонкой. А сейчас перед ним другой человек — резко очерченные темные круги под глазами, да и глаза такие, какие бывают у людей, успевших узнать, что такое горе.
Настя взяла его под
Они шли молча, радуясь лесу и снегу, который будто открывал новую страницу в их жизни, предвещая перемену.
— Свадебная прогулка! — съязвил им вслед Спевак.
Настя и Ким сделали вид, что не услышали его слов.
— Значит, ты не встретил его? — спросила Настя, когда они углубились в лес. — А я так верила, что встретишь… — Она помолчала, ожидая, что Ким тоже заговорит, но он словно не слышал ее слов и все так же жадно смотрел не деревья, стоящие в снегу.
— А знаешь, Настя, что я хочу тебе сказать? — дрогнувшим голосом спросил Ким, останавливаясь.
— Что?
Ким смотрел на Настю не моргая и, боясь, что она не выдержит его странного настойчивого взгляда, вдруг схватил ее руками за голову, притянул к себе и поцеловал.
Настя, не ожидавшая этого, отпрянула, будто Ким ударил ее.
— Какой же ты, — с открытой неприязнью прошептала она. — Ты же знаешь, что у меня есть Семен.
— А если он убит? — с внезапным ожесточением спросил Ким. — Там, на границе, все полегли…
— Молчи! — крикнула Настя и взмахнула рукой, точно собираясь закрыть ему рот ладонью. — И запомни: живой он! Живой! Я все равно найду его, понял?
И она, круто повернувшись, побежала назад, к землянкам. Потом, опомнившись, остановилась и, обернувшись к нему, виновато спросила:
— Сам-то небось не дойдешь?
Ким не ответил. Он стоял, устремив взгляд в холодное синее небо, чувствуя, что оно тускнеет у него на глазах…
Все последующие дни Ким старался с Настей не встречаться. Она пропадала у рации в штабной землянке, а Ким принялся обучать партизан артиллерийскому делу. Он дотошно осмотрел «пленницу» и остался доволен — пушка была исправна, поршневой затвор работал отменно, подъемный и поворотный механизмы вращались так легко, будто их только вчера тщательно смазали.
Ким самолично выбрал позицию для пушки, партизаны быстро отрыли для нее окоп со щелями для расчета — все по науке. Щели, кроме того, укрыли надежным накатом из бревен. Подготовить данные для стрельбы Киму не составляло труда. Коваль не скрывал радости.
— Где вы мне еще найдете партизанский отряд со своей собственной артиллерией? — важно басил он, удовлетворенно похлопывая пушку по казеннику. — Насколько я разумею, на сто верст вокруг такого орудия нема. А какая отсюда вытекает задача? Долбануть по Сычевке! Да так долбануть, чтоб точно по фельдкомендатуре, прицел пять-ноль, уровень ноль-ноль и —
Именно по этой причине Ким долго колдовал над исходными данными для стрельбы. Учитывал погоду, скорость ветра, влажность воздуха и чего только еще не учитывал! Подготовив данные, он сказал Ковалю, что, до тех пор пока партизаны точно не определят, действительно ли в этом доме расположена фельдкомендатура, стрелять рискованно.
— Ну и развеселил! — помрачнел Коваль. — Выходит, людей в Сычевку надобно посылать? Так ежели они к фельдкомендатуре проберутся, они и без твоей бандуры такую оперетту разыграют — черти на том свете взвоют. И что же она, эта «Берта», так и простоит у нас вроде бы как на курорте? А ты знаешь, сколько эти фрицевские битюги уже успели сена на навоз переварить? Не успеваем подвозить.
— Разрешите, я разведаю сам, — сказал Ким.
— Дурнее ничего не придумал? — рассвирепел Коваль. — А если тебя уложат, кто из пушки палить будет?
— Палить ни к чему, — предупредил Ким. — Два-три снаряда — не больше. И желательно ночью. Иначе они нас по выстрелам засекут.
— Будем стрелять, — решил Коваль. — Сегодня ночью. И знаешь почему?
— Не знаю!
— Эх ты, деятель! Завтра какой день, вспомни! Седьмое ноября! Гостинец фрицам по случаю славной годовщины!
Ночью к огневой позиции собрались почти все партизаны, за исключением караульных. Ким подошел к пушке, установил угломер, уровень, прицел. Солодовников светил ему «летучей мышью». Потом зарядил орудие, вспомнив, что так же заряжал свою гаубицу в жарких июньских боях. Но та была своя, родная гаубица, а от этой немецкой пушки устаревшей конструкции, с тяжелым неповоротливым лафетом, веяло чем-то чужим и враждебным. «Ничего, — ободрил себя Ким. — Сейчас ты, «Берта», послужишь Советскому Союзу».
— Орудие готово, — доложил Ким.
— Па фашистским гадам! — сперва хрипловато и негромко, а потом все более воодушевляясь, скомандовал Коваль. — В честь двадцать четвертой годовщины Великого Октября — огонь!
Ким дернул за спуск, и в то же мгновение раздался оглушительный тявкающий гул выстрела, ствол пушки полыхнул огнем, она подскочила, будто подброшенная подземным взрывом, и едва не вырвалась из ставшего ей тесным окопа. Едкий запах горящего пороха повис над поляной.
— Вот это бог, истинный Илья-пророк на колеснице, — подвел итог восторженным восклицаниям Гришка Спевак. — Правым ухом теперь ни хрена не слышу.
После того как расчет водворил пушку на прежнее место, последовал второй выстрел.
— Это за Курлыкина, — сказал Коваль. — Спасибо тебе, Макухин.
Возвращаясь в землянку, Ким едва не столкнулся с Настей.
— Поздравляю, — первой заговорила она.
— Чего уж там, — невесело отозвался Ким.
— Ты не сердись на меня, — непривычная теплота проступала сейчас в каждом ее слове. — Не сердись, очень тебя прошу.
— Я не сержусь, — тихо сказал Ким. — Вот ребят обучу, сам в разведку буду проситься.