Звездочеты
Шрифт:
— Я понимаю, ты устал, измучился, я все понимаю, — сказала Ирина. — Но это пройдет, ты отдохнешь, и пройдет. Главное — верить, верить!
Игорь молчал.
— Скажи, — продолжала Ирина, — скажи честно, ты бежишь от меня?
— Нет, — глухо ответил он. — Я люблю тебя. Как и прежде. Но клянусь тебе: здесь нет нефти! Нет!
— Есть! — убежденно возразила Ирина. — И ты найдешь ее. Вместе со мной. Вместе с теми, кто верит.
— Нет! — зло закричал он. — И уходи! Ты любишь не меня — ты любишь свою проклятую нефть!
«А вот Легостаев, тот бы не отрекся, — неожиданно
Теперь, когда Ирина вернулась в Тюмень одна, а Игорь улетел в Москву, чтобы, воспользовавшись приглашением и поддержкой своего старого, чрезвычайно влиятельного друга, осесть в столице, все происшедшее в таежной сторожке казалось ей жалким и никчемным.
Она твердо решила продолжать геологоразведочные работы, надеясь убедить главк в необходимости разведки и зимой, когда можно будет бурить на закованной льдом реке. В докладной записке, которую она составила уже в Тюмени, Ирина доказывала, что именно в зимнее время нужно организовать разведочное бурение на реке и на основе полученных результатов определить масштабы дальнейших изыскательных работ.
Управляющий, прочитав докладную Ирины, молча протянул ей несколько листков бумаги с машинописным текстом. В глаза бросились строки:
«Разведочное бурение на Тавде ликвидировать…»
— Здесь речь идет о Тавде, — глухо сказала Ирина. — А я говорю о Шаиме.
— Закончим войну, — устало сказал управляющий, протирая запотевшие стекла очков, — вот тогда, возможно, возьмемся и за Шаим. Хотя, как утверждает Шестопалов…
— Ваш Шестопалов — предатель! — гневно перебила Ирина.
— Как можно бросаться такими словами? — все так же невозмутимо спросил управляющий.
— Ладно, — вздохнула Ирина. — Только попомните мои слова: нефть из Шаима придет в Тюмень, пусть в двадцать первом веке, а придет!
— Придет, — согласно кивнул управляющий. — Придет, если имеется в наличии.
— А вы тоже… осторожный, — процедила Ирина.
— Вот что, — сухо произнес управляющий. — С меня довольно…
— А он и в самом деле предатель, — как бы удивляясь тому, что раньше могла думать об Игоре иначе, тихо сказала Ирина.
— Не смею вас задерживать. — Управляющий дал понять, что разговор окончен.
Ирина вышла на улицу взволнованная. «В Москву, только в Москву!» — как об окончательно решенном, твердила она с таким упрямством, будто кто-то пытался отговорить ее от этой поездки.
В Тюмени шел осенний затяжной дождь. Небо заволокло сизыми снежными тучами. Мокрые листья плавали в лужах. По деревянным тротуарам стегали холодные дождевые струи.
Ирина поежилась: как никогда прежде, ей стало страшно от одиночества, неприкаянности, от искушения согласиться с теми, кто не верил в сибирскую нефть. Чувство страха охватило сердце еще в тот миг, когда, переступив порог своей тюменской квартиры и заглянув в почтовый ящик, не обнаружила в нем ни одного письма. Ей никто не писал. Да и кто мог писать? С первою дня войны от Семена ни строчки…
Легостаев… Она вдруг остановилась на перекрестке, пораженная
«Что же это? — рассуждала она сама с собой. — Нет Игоря, — значит, вспомнился Легостаев? Нет, прошлое не вернешь. А Игорь?.. Хоть и сбежал, но ты все же любишь его! И, может быть, именно поэтому хочется поскорее попасть в Москву?»
И все же что-то влекло ее к госпиталю. Она не верила в то, что свершится чудо и она застанет Легостаева в госпитале, но, поколебавшись, все же пошла к воротам. Казалось, в этом доме никогда уже не будет школы — с ее гомоном, пронзительными звонками, со стукам крышек парт и с записочками старшеклассников, с жаркими спорами учителей и с танцами на выпускных вечерах. Ирине невольно вспомнилась студенческая жизнь, вспомнилась с такой тоской, с какой думают о безвозвратно минувшем времени.
Ирина очнулась от воспоминаний, она стояла у госпиталя. Бывшее школьное здание посуровело и теперь, наверное, навсегда останется таким, даже тогда, когда кончится война.
Ирина поднялась по мокрым ступенькам, посторонилась, пропуская носилки с раненым, которого только что привезли в санитарной машине, и робко проскользнула в дверь.
— Вам кого? — строго спросила ее девушка, сидевшая за столиком в регистратуре.
— Собственно, я сама не знаю, — растерянно ответила Ирина.
— Вот чудеса-то! — удивилась девушка. — Если не знаете, то о чем разговор?
— Вы, вероятно, сможете узнать, — сказала Ирина, — находится ли на излечении один раненый…
— Я же сразу спросила — кого вам? — терпеливо напомнила девушка. — А вы говорите — не знаю.
— Нет, почему же, конечно знаю, — решила Ирина. — У вас лежал Легостаев.
— Афанасий Клементьевич! — Румяное лицо девушки просияло. — Еще бы не знать! Художник? Это такой замечательный человек!
— Замечательный, — подтвердила Ирина в раздумье. — Значит, он все еще здесь?
— Нет, — огорченно ответила девушка. — А ведь у нас никто не хотел, чтобы он выписывался, — ни врачи, ни сестры, ни нянечки. Радовались, что поправился, а выписывать — ну нисколечко не хотели. Уж такой человек! Да вы-то кем ему доводитесь?
— Я? — испуганно переспросила Ирина. — Женой была когда-то.
— Женой? — девушка вскочила со стула. — Погодите, так это вы весной приходили? Когда он еще с повязкой на глазах был? Меня в тот день не было, а вы, значит, приходили…
— Приходила, — подтвердила Ирина.
— Надо же! — всплеснула руками девушка. — Меня Тосей зовут. Он в моей палате лежал.
— Лежал?
— Ну конечно! А в сентябре, ну как в школе занятия начались, его и выписали.
— А глаза?
— Глаза как глаза, — поспешно ответила Тося, боясь, что незнакомая ей женщина, оказавшаяся женой Легостаева, разволнуется. — Сказал, что теперь рисовать сможет. Уж как мы его провожали, как провожали! Вы-то его почему больше не проведали?