Звездочеты
Шрифт:
Хлебников встрепенулся, пытался сесть на койке, но тут же сдержал себя.
— Ты не подскакивай, не ванька-встанька, — усмехнулся Семен. — Поеду я с Фомичевым, не один. Телеграмму надо послать. Вот теперь по твоим глазам вижу: от любопытства сгораешь, какая там еще телеграмма. Могу процитировать, а то опять затрясет: «Приволжск. Насте. Приезжай». И адрес. А Настя, если тебя и это мучает, — моя жена.
Хлебников напрягся и, приподняв подушку, сел на койке, укрыв себя до пояса одеялом.
— Ты что, очумел? — тревожно спросил он. — Мы из отряда уже часть
— А я не спрашивал, — с вызовом ответил Семен. — Она моя жена и может приехать в любое время.
— Не озоруй, — пытался утихомирить его Хлебников. — Все ты прекрасно понимаешь и не озоруй. Да и числишься холостым по всем анкетам.
— А что — анкета? — запальчиво спросил Семен. — Анкета — у нее жизнь короткая. Вчера заполнил графу — холост, а за ночь женился. Тебя по вчерашней анкете изучают, а сегодня ты, может, уже совсем не тот.
— Это как понимать? В прямом смысле? — насторожился Хлебников.
— Человек стал на день старше — такое изменение ты в расчет не берешь? Текучесть человека игнорируешь?
— Ну и мудрец ты, Легостаев, — снова улегся на подушку Хлебников. — По мне так: человек хоть через сто лет — каким был, таким и должен остаться.
— В главном — да, — согласился Семен. — Ну, а в частностях? Человек — не камень. Камень и тот ветрами выветрит, дождями иссечет. В главном — другое дело.
— Главное — оно не из дыма, из частностей складывается, — строго сказал Хлебников, радуясь, что вот-вот загонит этого самоуверенного лейтенанта в угол.
— Все же, — не сдавался Семен, — сегодня еще пока мир, и ты дрыхнешь на койке, а завтра, если война, твою лихорадку из тебя мигом выбьет. И про койку не вспомнишь.
— Злорадствуешь?
— Никогда, — бодро ответил Семен. — Просто насчет все той же анкеты. Кто ты сегодня и кто ты завтра.
— Философ… — процедил Хлебников. — Кто мы с тобой будем завтра — тут бабки-отгадки не требуется. Те же, что и сегодня, только огнем крещенные.
— Вот с этим согласен, — встал с табуретки Семен. — Выходит, и спорить-то было не о чем.
— Выходит, — подтвердил Хлебников. — А на проверку меня запланируй, не забудь.
— Не забуду. Сам напомню.
— И насчет Насти своей крепко подумай, — еще раз попробовал повлиять на Семена Хлебников. — Хороша Настя, да принесет ли счастье? Ты уж не мальчик, соображай.
— Соображаю, будь спок, — хмуро откликнулся Семен, злясь на себя за то, что въедливые, по-дурацки сокращенные слова «будь спок», услышанные на боевом расчете, прицепились к нему, как репьи.
Выйдя от Хлебникова, он приказал Фомичеву подавать коней, Фомичев, как всегда, стремглав кинулся на конюшню. Семен едва успел сказать повару, чтобы тот поплотнее покормил Хлебникова, как к крыльцу уже подскакал Фомичев.
Семен вскочил на коня, дежурный распахнул ворота, и они выехали на дорогу, ведущую к селу.
«Вот он говорит «соображай», — внушал себе Семен. — И прав, конечно, он, а не я. И все равно пошлю телеграмму. Пусть едет! Даже если меня переведут с заставы в отряд, даже если завтра — в бой. Тем более! Ни дня, ни часа, ни минуты теперь не смогу без Насти. Безрассудство? Безумство храбрых? Пусть!»
Чтобы попасть на почту, нужно было проехать почти через все село. Был тот предзакатный час, когда стадо еще не вернулось с лугов, но по всему — и по ожившим дворам, по звякнувшему за калиткой ведерку, по пыльному облачку, взметнувшемуся за околицей, — чувствовалось, что оно на подходе. Семен любил эту пору. Еще немного, и один за другим, как и всегда, покинут заставу пограничные наряды, уйдут, чтобы свидеться с ночью. Какой-то она будет, эта ночь?
Семен едва не опоздал. Дивчина в цветастой косынке — красные маки по зеленому полю — уже навешивала на дверь почты увесистый замок.
— Погоди, красавица! — окликнул ее Семен. Эту дивчину на почте он видел впервые, всеми делами здесь правил пожилой почтарь — белорус, прозванный за свой увесистый нос дядькой Бульбой. — Ты никак запираешь?
— А бачите, так чего ж пытаете? — спросила дивчина, не оглядываясь.
— Смотри какая строгая! — решил пошутить Семен, чтобы не сердить дивчину. — А куда спрятала ты дядьку Бульбу?
— А до себе пид спидницу, — огрызнулась дивчина: у нее все еще не ладилось с замком.
Она стремительно обернулась и замерла в изумлении: кто мог подумать, что с ней говорит сам начальник заставы!
— Ох, извиняйте! — Лицо у дивчины цветом слилось с красными маками на платке.
— Извиняю, — миролюбиво сказал Семен, спешиваясь. — Только ты не спеши закрывать. Сперва вот мою телеграмму передай. Срочно. Очень тебя прошу.
Он протянул девушке листок бумаги с текстом телеграммы, помог снять замок и пошел вслед за ней в помещение почты. Здесь стояла духота: за день крыша накалилась от солнца. Резко пахло клейстером, расплавленным сургучом, химическими чернилами.
Дивчина схватила деревянную трубку висевшего па стене у окна телефона, крутанула ручку.
— Але, Груша, будь ласка, прими телеграмму, — затараторила она и тут же стала отчетливо, по слогам передавать текст. — Ой, мамочка, да хиба ж у нашем селе своих дивчат нема?! — вдруг воскликнула она, по-бесовски метнув взгляд на смущенного Семена.
Теперь пришла очередь покраснеть Семену. Он стойко выдержал насмешливые комментарии к своей телеграмме и дождался, пока девушка вслух проверила текст, повторенный по телефону Грушей.
— Вот и полетела, голубонька, теперь не возвернете, — повесив трубку, с неожиданной грустью вздохнула девушка. — И куда кличете свою Настю?
— Знал бы вас раньше, может, и не кликал бы, — весело сказал Семен. — А теперь чего ж не позвать? Вы вот живете здесь, не боитесь?
— Так то я, — неопределенно ответила девушка, так и не решившись пояснить свои слова. — Разрешите зачинять? — уже бойко и, как прежде, насмешливо спросила она.
— Разрешаю! — в тон ей ответил Семен.
Он взял у девушки массивный черный замок и ловко навесил его на дверь.