Звездочка
Шрифт:
— Мы встречались с Максом Хансеном.
— Агентом, который прислал тебе письмо? Зачем?
— Я запишу диск.
— Терез, какого черта! Нельзя же так! Ты не можешь ездить, куда тебе заблагорассудится, без меня. Ты же понимаешь! — выпалил Джерри, схватив сестренку за руку.
Терез вырвала руку и осмотрела ее, словно проверяя, все ли цело.
— Тереза была со мной, — произнесла она наконец. — С ней лучше.
Домой в Эстерюд ехала не целая Тереза, а лишь ее часть, причем меньшая, судя по ощущениям. Все самое ценное осталось на хранении у Терез в Стокгольме. А кресло в поезде занимал всего лишь вполне себе функционирующий мешок костей и кровеносных сосудов.
Чувство было пьянящим и пугающим одновременно. Она больше себе не хозяйка. Тоненьким волоскам на ее руках недоставало Терез, тепла ее тела. Проанализировав свою тоску по подруге, девочка поняла: да, именно так, ей хочется быть рядом с Терез. Им не обязательно разговаривать или что-то делать. Пусть и сидеть молча, но непременно рядом с друг другом.
Ей раньше не приходилось переживать ничего подобного — абсолютно физическое чувство утраты, будто у нее отняли руку или ногу. Нет, она не слепа. У Терез очевидно не все дома. Вполне может оказаться, что она попросту психически больна. Ведь она ничего не делает, как обычные люди, даже еду обычную не ест.
Но что хорошего в «обычном»?
Одноклассники Терезы нормальные, в большей или меньшей степени. И они ей вовсе не нравятся. Ей никогда не было дела до липких девчачьих секретиков, до прыщавых парней в мешковатых штанах, прикидывающихся крутыми гангстерами. Никто из них не имеет смелости. Они — трусы и разговаривают как трусы.
Тереза представила их всех в глубокой яме. Выстроились по линеечке, будто для классного фото, только руки и ноги связаны. А она сама стоит наверху рядом с огромной кучей земли и засыпает яму, лопата за лопатой. На это уходит много часов, но вот работа завершена. Их не видно, их не слышно, и мир от этого нисколечко не обеднел.
За десять минут до прибытия поезда в Эстерюд Тереза начала улыбаться. Сначала широко, потом умеренно, потом едва поднимая уголки губ. Тренировалась. Примеривалась к новой роли.
К моменту встречи с отцом репетиция была успешно завершена и образ найден: одинокая девочка-подросток наконец-то обрела настоящего друга. Они с подружкой смотрели фильмы, проболтали полночи и веселились от души. Улыбка и исходящее от Терезы свечение довершили образ, так что Йёран и сам повеселел, увидев перемену в настроении дочери. Тереза сама удивилась искренности своей истории, но ведь она не так уж далека от правды, если не вдаваться в детали.
Добравшись до дому, Тереза первым делом села за компьютер и проверила почту. Там ее ждало сообщение от Терез: «Привет скорее приезжай снова напиши еще слов для песен». В приложении к письму имелось четыре mp3-файла без имени. Открыв их один за другим, Тереза поняла, что это те четыре песни, которые понравились ей больше всего.
Она сразу принялась сочинять слова. Просидев за работой часа два, она включила видеоролик с песнями Терез на шоу «Стань звездой», просмотрела его несколько раз и снова вернулась к стихам. Перед сном Тереза вспомнила о вынутом из камеры Макса Хансена диске. Достав его из сумки, она долго стояла посреди комнаты и вертела его в руках. Потом положила в коробку без обложки и поставила на полку к другим дискам.
Новый образ годился и для школы. Тереза радушней отвечала, когда к ней обращались, и в целом больше не производила впечатления ожесточенного подростка. Не то чтоб кому-то было дело до перемен в ней, но жизнь в школе стала полегче.
Ну да, Юханнес тоже заметил, что она повеселела. В ответ на его расспросы Тереза рассказала примерно ту же историю, что и дома, но добавив деталей и похваставшись, как у нее все здорово. Они даже песни вместе пишут, сболтнула Тереза. Юханнес искренне за нее порадовался.
Но с учебой дела пошли хуже. Тереза постоянно отвлекалась. На уроке обществознания она умудрилась прослушать целую лекцию о демократах и республиканцах, не запомнив ни слова. Единственное, что она вынесла с урока, — некий Джимми Картер выращивал арахис. Вероятно, потом он стал президентом США, но она не уверена.
В голову пришла отличная строчка: «Стремись туда, где не нужны крылья». Хорошо, но немного неуклюже. И рифмовать сложно. И что это вообще значит? Что следует искать место, из которого больше не придется бежать? Да, нечто в этом роде.
«Стремись туда, где в крыльях нет нужды». Уже лучше. Рифмуется с «вражды». «И нет ни с кем вражды». Так себе. «Стремись туда, где встретят без вражды». Вот, неплохо. Аллитерация и все такое.
Слова и строки множились на листке под заголовком «Демократы/Республиканцы». Когда Терез отвлеклась ненадолго от сочинительства, в мозг просочилась информация о Джимми Картере и арахисе, но ее девочка не записала. Теперь нужно было поработать со словом «кольцо»: на воде, на руке, взять в кольцо и так далее. А потом урок вдруг закончился.
В субботу Тереза снова села в поезд, направляющийся в Стокгольм. Подружкам удалось уговорить Джерри, и он позвонил Марии, придав правдивости сочиненной ее дочкой истории. Сказал, что девочкам весело вместе и пусть Тереза приезжает почаще. Выполнив обещанное, он поехал на свидание, оставив их одних.
Девочки поработали над песнями, посмотрели очередной ужастик и позвонили Максу Хансену, договорившись встретиться с ним на следующее утро. В том же отеле, только теперь в ресторане.
Терезе хотелось попросить подругу кое о чем, но она стеснялась. Ничего особенного, обычное дело для друзей, но все равно неловко. Может, потому, что они не просто друзья? Она сидела и вертела в руках телефон, не зная, как лучше сформулировать просьбу.
— Что ты хочешь сделать? — прямо спросила Терез, будто уловив сомнения подруги.
— Я бы хотела тебя сфотографировать.
— Как?
— Очень просто. — Тереза подняла телефон, направила на подругу и сфотографировала ее.
Когда она показала фото подруге, Терез погладила пальцем дисплей телефона и спросила, как это получается. Объяснить Тереза не смогла, но быстро научила подругу, и девчонки фотографировали друг друга, а потом рассматривали получившийся результат. Свои снимки Тереза потом тайком удалила, потому что ужасно себе не нравилась.