Звезды чужой стороны
Шрифт:
– Я только хочу знать правду.
– А если эта правда не имеет к вам ни малейшего отношения?
– Мне нельзя ее знать?
– Вот именно – нельзя! – Он отошел от меня и сел.
Опять этот ровный, холодный тон! А я-то надеялся, что уже имею право на откровенность.
Вернулись наши хозяева. Они не могли не заметить, что между нами произошла размолвка, но не подавали вида. Лишь в больших серых глазах Аги я прочитал недоуменный вопрос.
Аги была в пальто, волосы собраны под платком. В руке большой бидон.
– Прошу прощения, дорогие гости, но надо было собрать в путь-дорогу нашу невесту. – Бела-бачи ласково
Мне очень хотелось спросить, куда и надолго ли, но я не решался. Вместо меня спросил капитан:
– Далеко?
– В село. Километрах в десяти. Но ведь теперь не мирное время, каждая такая поездка отнимает уйму времени. Да и потом Аги ездит не пустой. Везет кое-что такое, за что по головке не погладят.
Капитан тронул бидон.
– Тяжелый!
– Вино, – Аги открыла крышку и торжествующе улыбнулась. – Видите? Наш постоянный и единственный товар.
– Смотри, осторожно, – предупредил Бела-бачи. – Вчера на вокзале шпики вскрывали чемоданы. Как бы на контрольном в твой бидон не залезли.
Двойное дно…
– А я поеду на немецкой машине – теперь их в ту сторону чертова уйма. Пусть тогда попробуют остановить.
Она побежала к выходу, кося на меня одним глазом. Я чувствовал, что должен сейчас сказать что-нибудь теплое, ободряющее.
– Ни пуха, ни пера! – произнес я по-русски.
Она поняла, что это пожелание удачи. Улыбнулась, снова озорно подмигнула и скрылась за дверью.
– За нее я не боюсь, – Бела-бачи успокаивал нас и себя тоже. – Она выкрутится. Верткая, как ящерка. Недавно был такой случай. Раскидала на базаре листовки, остались три-четыре. Вдруг к ней жандарм. Приметили, или просто так, проверка. «Стой!» Она руки с листовками за спину, отступает, к ним лицом, и еще смеется. А рядом жаровня, кукурузные хлопья продают. Аги к жаровне, листовки, не глядя, в огонь опустила, и стоит, хохочет. Жандармы подбежали, она им пустые руки показывает – пошутила! Ничего, выкрутилась.
– А в село она зачем? – спросил капитан.
– Есть там людишки… Тоже интересно, как иной раз бывает. Бьешься, бьешься – ничего не получается. А тут само собой, без всякого труда.
– С божьей помощью, – у Шандора весело блеснули глаза.
– Вот именно, с божьей, – усмехнулся Бела-бачи. – Назначили в село нового попа. Прикатил патер прямо из Будапешта – провинился там в чем-то, грехи послали в село искупать. Образованный, в очках, говорит на нескольких языках. И страшный противник коммунизма. Не просто – теоретик! В газетах статейки писал, все доказывал, что коммунизм противоречит учению Христа. Словом, крупный специалист. Приехал, и ну в своих проповедях коммунизм бранить. Не как-нибудь, по-ученому. Коммунизм, дескать, провозглашает равенство, но не могут быть никогда равными грешник и праведник. Коммунизм хочет построить рай на земле, а верующие должны заботиться только об одном: как бы попасть в рай после смерти. Словом, разбил коммунизм по всем линиям. А село неграмотное, бедное, земли у них неважные, еле концы с концами сводят. Ни о каком коммунизме там раньше и слыхом не слыхали. А если и слышали, то уж совсем не то, что поп им рассказал. А он все не успокаивался: громит коммунизм и громит. Как взберется на кафедру, так и открывает огонь из всей своей научной тяжелой артиллерии. В конце концов, донял все-таки наших венгров. Стали они интересоваться. За что поп его так честит, этот самый коммунизм? Вещи-то вроде аппетитные: все равны, рай на земле… Ну, самые любопытные давай расспрашивать знающих людей, потом другим рассказывать… Словом, теперь у них там крепкая ячейка. Сколько листовок туда ни кинем, все мало. Вон ведь до чего ученый поп доборолся!
Мы рассмеялись.
– Ты еще, Бела-бачи, про дезертиров скажи, – напомнил Шандор. – Они ведь тоже в том селе.
– Дезертиры? – заинтересовался Комочин.
– Да тут их кругом уйма. Вылавливают, вешают, новые прибегают. Жить – не живут, и умирать – не умирают. На чердаках, в норах земляных, как кроты… А эти, в селе, здорово устроились, ходят, куда хотят, с жандармами за ручку здороваются.
– Ого!
– А почему бы и нет?.. Пост ПВО создали. Форма, оружие, бумаги какие надо.
– Даже бумаги?
– А, были бы деньги! Люди достают такие справки – хочешь смейся, хочешь плачь… Вот так и живут солдатики. Двое гуляют, а один у телефона сидит, вроде дежурит. Только телефон у них пустой, одна видимость. Что в него говорить, что прямо в столб – один черт.
Шандор взглянул на ручные часы.
– Ох, мне идти…
После его ухода капитан Комочин снова завел разговор о троих дезертирах.
– Какие у них отношения с гражданскими властями?
– А что гражданским? Были бы документы.
– И давно они там, в селе? – не унимался капитан.
Я не видел в истории с дезертирами ничего особенного. Люди спасают свои шкуры, ловчат, как могут. А вот капитан явно заинтересовался… Уж не задумал ли он подселиться к этому посту ПВО? Но только без меня!
– Что-то около двух месяцев. Аги говорила, в чарду вот солдатики зачастили, как бы глупостей не наделали. А так могут свободно просидеть до конца войны. Чем ближе фронт, тем больше неразберихи… Слушай, а вот с бровями твоими придется что-то сделать – здорово запоминаются, – неожиданно обратился Бела-бачи к Комочину. – Сбрить, что ли, с переносицы.
Я вмешался прежде, чем Комочин успел что-либо сказать:
– А кто его может узнать? Ребята в винном погребе? Или пастор тот? Больше, вроде, некому.
Если ничего нельзя вытянуть из капитана Комочина, то, может быть, проговорится Бела-бачи?
Он он разочаровал меня:
– Некому – и не надо, – его маленькие глазки спрятались за табачным облаком. – Бог с ними, с бровями… Давайте-ка лучше я вам расскажу, что тут у нас делается… Куришь? – спросил он капитана. – Нет?.. Отличные гости, побольше бы таких гостей. Кофе не пьют, табак не курят. А наш брат как до гостей дорвется, так непременно чашечку кофе вылакает, а то и две, сигарет несколько выкурит… Ну, слушайте!
И стал рассказывать, попыхивая трубочкой.
…Поздним апрельским вечером, когда уже начинало смеркаться, в дом к Лайошу Варна, отцу Шандора, пришел незнакомец. Лайош Варна только что вернулся с работы – он работал нормировщиком на орудийном заводе – не успел еще помыться и поесть. Нельзя сказать, чтобы он особенно обрадовался незваному гостю.
Но гость есть гость, даже незваный и поздний. Варна пригласил его к столу, как велит венгерский обычай, однако незнакомец сесть за стол отказался и попросил хозяина выйти с ним на улицу, посидеть на скамейке под навесом возле дома, на которой обычно в свободное от домашних дел время сидят и судачат женщины и которая поэтому так и называется: «сплетница».