Звезды и немного нервно

Жолковский Александр Константинович

Полный кайф от велосипеда (как и от байдарки и многого другого) состоит в том, чтобы все шло в одно касание — без остановок, спешивания, волока. В кино апофеозом этой эстетики является фильм Хичкока «Веревка», в котором история совершенного убийства протоколируется не менее совершенной непрерывной съемкой — без монтажных стыков. Самый потрясающий кадр там такой: преступник выходит из гостиной, полной народу, на кухню, чтобы спрятать орудие убийства, и камера издали следит, как он проскальзывает в качнувшуюся туда и обратно створку двери (вдохновленную, хочется думать, хрестоматийным определением Карла Сэндберга: «Поэзия — это открывание и закрывание двери, предоставляющее зрителям гадать, что промелькнуло перед ними») и в ее мгновенном просвете роняет веревку в быстро выдвинутый ящик стола.

Попытка в наших московских велопробегах держаться эстетики одного касания превращает их в своего рода многоборье: съехать на грузовом лифте с 14 этажа — сесть в седло уже в парадном и шикарно выехать через порог (если жара и двери открыты) — наметить, как будем форсировать Тверскую (потащим

велосипеды на себе в безрельсовый подземный переход у «Минска» и наверх из него или рискнем пересечь ее с автомобильным потоком на Пушкинской) — пролавировать по улочкам, забитым людьми и напаркованными на мостовой и тротуарах машинами (объезжая едва ползущие, смердящие и конфликтно гудящие автомобили и ответным рыком отгоняя норовящих ухватить за ногу собак), к Арбату — взлететь, вздернув руль, на тротуар, подъехать к переходу около «Художественного», — форсировать Арбат под землей, в последнюю секунду акробатически обогнув нищего с огромной овчаркой, хозяйственно расположившегося у съезда с рельсов, — доехать по тротуару до Знаменки — соскочить — переждать безоглядно мчащий через зебру транспорт — добраться по Гоголевскому бульвару, Остоженке и мосту над Садовым кольцом до конечной остановки 28-го на Крымской — убедиться, что он идет до конца (а не до Лужников), — втащить и покрепче припереть на задней площадке велосипеды, пока водитель не рванул с места (так что только дрогнула дорога, остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: заливается колокольчик, гремит и становится ветром разорванный в куски воздух, летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ему дорогу другие народы и государства…) — выгрузиться на уровне Университета — и, долго не касаясь земли ногами, ехать к смотровой площадке над городом, а потом по пустынному тротуару, почти не крутя педали, без рук, вниз к набережной, вдоль нее к Нескучному саду — потом через него и зеленые дворики Градских больниц на (все еще) Ленинский проспект — потом вниз к остановке Б и 10-го около ЦДХ и уже на троллейбусе до самого дома [21] .

21

Писано в 2005 году. С введением входа в троллейбус с передней площадки через турникет троллейбусная опция отпала, — полагаю, временно: изнашиваясь, турникеты уходят в прошлое. Время — великий упроститель (июль 2007 года).

Нет, все не так плохо. Зощенко же ошибся в главном. У него опасность исходит от представителей власти, которые суют поехавшему не по той дорожке Вертеру палку в колесо и выкручивают руки. Ничего подобного! Можно ехать по тротуару, по парку, где запрещено, по мостовой против движения, перебегать дорогу в неурочном месте, — милиция бровью не поведет. С велосипедиста что возьмешь?

В общем, в сухую погоду я выезжаю — с мыслью, не подписать ли какое воззвание.

Карпалистическая виньетка

Впервые на эти мысли меня навели жалобы знакомой, у которой ослабли кисти рук. Старость, понятно, не радость, зато несколько раз повторенное выражение carpal tunnel звучало интригующе. Вслушавшись, я возвел carpal к хрестоматийному carpe diem, осмыслил загадочный орган как «хватательный» и успокоился.

Но этимологией мне отделаться не удалось. Вскоре заболели мои собственные кисти, особенно левая, так что пришлось пойти к врачу. Вместо шикарного carpal tunnel он произнес обыденное, но не менее устрашающее arthritis и прописал суровую бессолевую диету.

С carpe diem тоже не все оказалось просто. Эта формула из Горация, из заключительной строки его оды «К Левконое». Шервинский переводит: Пользуйся днем, Семенов-Тян-Шанский — Лови день этот. Оба по-своему правы. Один передает здравую умеренность горациевского совета, другой — парадоксальность (и тем самым проблематичность) попыток ухватить руками время. Но, как любят говорить специалисты, «мы-то с вами знаем: перевод невозможен». Шервинский вообще отказывается от метафоры, Семенов-Тян-Шанский ее сохраняет, но ценой неуместной романтической шипучести, типа Ловите миг удачи! Пусть неудачник плачет! Мгновенье, ты прекрасно! Продлись, остановись! Играй, Адель, Не знай печали!..

И вообще, латинское carpo значит не «хватать, ловить», а «рвать, дергать, резать», а carpe diem — соответственно «срывай, убирай, пожинай день, как урожай» [22] . Глагол взят из лексикона виноделов (недаром серию советов открывает практичное vina liques, «вина цеди»). Оттуда же и метафора, которой облекается рекомендация умерить ожидания. В обоих русских переводах надежду почему-то укорачивают, как нить [23] , но в оригинале ее предлагается подстричь, как лозу (spem longam reseces). Таким образом, жест, прописываемый Левконое, укоренен в привычном для нее хозяйственном опыте [24] . Он столь

же оригинален и одновременно деловит, как с полки жизнь мою достала И пыль обдула. Примеров из Пастернака можно было бы найти множество, но мне дорог этот — сочетанием подспудного виноградного мотива (если вдуматься, кто именно совершает карпальную акцию) с книжным.

22

David West. Horace. Odes I. Carpe diem. Oxford: Clarendon Press, 1995. C. 50–53.

23

Шервинский: Долгой надежды нить / Кратким сроком урежь; Семенов-Тян-Шанский: Светлой минутою / Нить надежд обрывай.

24

А вот то, чего ей предлагается не делать (гадать о будущем по астрологическим таблицам), как раз выходит за пределы этого опыта, но описывается, хоть и под отрицанием, все равно в карпалистическом коде: nec Babylonios/ temptaris numeros. Русские переводы дают несколько вариантов (Шервинский: И вавилонские / Числа ты не пытай, а в другом издании: Брось исчисления / Вавилонских таблиц; Семенов-Тян-Шанский: И в вавилонские / Числа ты не вникай; Плунгян: И ни к чему гадать по вавилонским таблицам), но ни один не сохраняет исходного осязательного значения глагола tempto — «щупать, касаться, трогать».

Сам я — до статей Цивьяна [25] и боли в кистях — о существовании карпалистики не подозревал и попадавшим иногда в сферу моего внимания карпалистическим прозрениям поражался. Об одном знакомом моя вторая (тогда будущая, потом бывшая, а теперь давно покойная) теща сказала, что он ей не понравился.

— Как?! Такой умный! Симпатичный!

— Я всегда смотрю на руки. У него пальцы короткие, толстые, загнуты внутрь. Такие люди обычно эгоисты и скупердяи — все себе.

25

См., например: На подступах к карпалистике: несколько предварительных наблюдений касательно жеста и литературы // Шиповник. Историко-филологический сб. / Сост. Ю. Левинг и др. М.: Водолей Publishers, 2005. C. 505–519.

Я не нашелся, что ответить, тревожно осмотрел собственные руки и стал пристальнее наблюдать за своим приятелем. Диагноз подтверждался. Что не удивительно — «себе на уме» большинство людей. А у меня и со скупостью проблемы, хотя руки, благодаря диете, пока не скрюченные. Более того, в моем репертуаре есть нечто, такой скрюченности противоположное и, не исключено, вообще уникальное.

Читать я люблю лежа, по возможности на солнышке. Но лежа на спине держать перед глазами книгу трудно. Двумя руками — целое дело, а одной неудобно. Рука, при всей ее хватательности, на такое не рассчитана. Четырьмя пальцами ты держишь обложку сзади, большой палец приходится на сгиб спереди, и книга все время хочет закрыться, особенно, если она в твердом переплете. Так вот, эту проблему я разрешил давным-давно, уже не помню когда. Но помню, что, заметив, как я держу книгу, Таня, во всем требовательная и критичная (в свою карпалистически сознательную маму), посмотрела на меня с уважением.

Как и всякая смена культурной парадигмы, решение задачи просто и состоит в повороте на 180°. Большой палец переносится за корешок, а остальные четыре плотно поддерживают наклоненную к читателю книгу спереди (см. фото).

Теперь, когда мой вклад в сокровищницу мировых карпальных практик имеет шансы быть оцененным по достоинству, признаюсь, что с этимологией я слегка напутал. Carpal — не от carpo, а от позднелатинского carpus, «кисть», в свою очередь, восходящего к древнегреческому karpуs, которое значит одновременно и «плод», и «кисть», почему по-русски соответствующие суставы и называются кистевыми (а не хватательными). Впрочем, греческий глагол karpу означает, в зависимости от залога, как «приносить плоды», так и «собирать». Так что все сходится, и в знаменитом carpe [26] проглядывает человеческая кисть, срывающая виноградную.

26

Кстати, carpe замечательно и тем, что это eдинственный в стихотворении императив — до тех пор все увещевания Левконое (переведенные выше императивами) давались в мягком сослагательном тоне.

Такая живая, гибкая, не скрюченная. А то ведь ни винограда не удержать, ни книги, и горациевским днем останется по-шервински вот именно пользоваться — безо всякого удовольствия.

Антонина Николаевна

Со вдовой Бабеля Антониной Николаевной Пирожковой и их дочерью Лидией Исааковной я познакомился в Москве, в ИМЛИ, в первый день бабелевских столетних торжеств 1994 года. Вышло так, что через пару часов именно я провел их обеих в Дом литераторов, предъявив красную членскую книжку и бросив охранникам в камуфляже сакраментальное «Это со мной».