Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни
Шрифт:
Для французской полиции русский изгнанник становился все менее желательным явлением. В тесном контакте с полицией российской она вела наблюдение за Герценом. Реакция усиливалась, жизнь в Париже становилась опасной, и Герцену пришлось с чужим паспортом на время уехать в Швейцарию. Вскоре после возвращения из Женевы он, в 1850 году, был лишен права жительства в Париже и выслан из Франции как нежелательный иностранец. Герцен с семьей переехал в Ниццу, где родилась его дочь Ольга.
Здесь, в «кроткой Ницце», в «мирной обители», как называл этот средиземноморский курортный город Герцен, разыгрались главные события его горестной семейной драмы, унесшей Натали в раннюю могилу на кладбище Ниццы…
«Огромный венок из небольших алых роз лежал на гробе; мы все сорвали по розе — точно на каждого капнула капля крови. Когда мы входили на гору, поднялся месяц, сверкнуло море, участвовавшее в ее убийстве…»
Это был май 1852 года. «Море, участвовавшее в ее убийстве», унесло полугодом ранее, в ноябре 51-го, мальчика Колю и мать писателя, Луизу Ивановну. Они погибли во время морской катастрофы у Гиерских островов, совершая маленький переезд, чтобы прибыть в Ниццу. Подорванное событиями семейной драмы здоровье Натальи Александровны такого удара не вынесло. Фантазия без конца рисовала ей картины несчастья: как мальчик падает с наклонной палубы в холодное море, как тело его становится добычей рыб и морских чудовищ. Ей рассказали, что последний возглас уносимой волнами Луизы Ивановны, которую пытались спасти из лодки, был: «Спасайте ребенка!..» Смерть сына Коли и Луизы Ивановны была страшным потрясением и для Герцена. В годы эмиграции мать была ему верным сподвижником, хранила его опасные бумаги, посылала деньги нуждающимся революционерам, прятала рукописи от полиции, заботилась о детях…
Там же, в Ницце, Герцен узнал, что русское правительство лишило его всех прав состояния и объявило государственным преступником и вечным изгнанником.
Могучий дух Искандера одолел всю эту полосу бедствий. Начался лондонский период его жизни. Возникла лондонская «Вольная русская типография». 1 июля 1857 года, вскоре после того, как к Герцену в Лондон приехал и Огарев, вышел первый номер газеты «Колокол». Его набатный звон услышала вся Россия. «Третье отделение ласкало мысль украсть меня у Англии из кармана или прирезать из-за угла», — пишет со свойственным ему юмором Александр Герцен.
От своих друзей в России Герцен стал получать дружеские предостережения о грозящей ему опасности.
Вот одно из таких анонимных предостережений от неизвестного друга: Герцен получил его 9-10 октября 1861 года:
«Третье отделение готовит попытку похитить вас или, если это понадобится, убить. Ради бога, не покидайте Англию, никуда не уезжайте и будьте крайне осторожны… Граф Шувалов (начальник III отделения. — Р. Ш.) поклялся, что отныне ни одно письмо не дойдет до вас. Все мрачно».
И вот в номере «Колокола» от 15 октября 1861 года появляется саркастически-едкое герценовское «Письмо к русскому послу в Лондоне» — один из маленьких шедевров отточенного, разящего искандеровского публицистического пера; вот его текст, несколько сокращенный:
«Милостивый государь!
Вам, верно, покажется очень странным, что я к Вам пишу; меня самого это удивляет не меньше Вас… В последнее время мы стали в качестве редакторов („Колокола“) довольно часто получать подметные письма, исполненные большой роскошью площадных ругательств и угрозами убить Огарева, князя Долгорукова (спешу Вас успокоить, что речь идет не о князь Василье, начальнике жандармов, — его жизнь совершенно безопасна — а о князе Петре Владимировиче) и меня. Третьего дня (9 октября) я получил два письма… в которых неизвестный друг извещает меня положительно, что III отделение решилось „похитить меня или убить“. Первое из этих предположений слишком смешно, чтоб быть возможным. Рассудите, барон, сами — что я за Прозерпина с бородой и что Шувалов за Плутон с эксельбантом? [7] Остается угроза смерти.
7
Шутливая ссылка на римский миф о похищении юной Прозерпины властителем подземного мира Плутоном.
Кто хочет убить меня? По чьему приказу? Обвинение, естественно, падает на государя. Я не верю, чтоб он это приказал. Вы, может быть, знаете, что я во многом расхожусь в мнениях с Александром Николаевичем, но никогда не допущу мысли, чтоб он стал подсылать спадассинов (наемных убийц. — Р. Ш.). Я бы не сделал этого ни в каком случае. Да это и не в его характере, и не в традиции императорского дома — что они за корсиканцы и за Борджии, чтобы резать из-за угла! Я очень хорошо знаю, барон, что они иногда участвовали в ускорении путей природы, в предварении естественного течения дел — но это делалось в самом интимном, задушевном кругу, между женой и мужем, сыном и отцом (намек на убийства Петра III и Павла I. — Р. Ш.). Я не настолько знаком с Александром Николаевичем, чтобы считать себя вправе на такое родственное внимание и на такую фамильярность.
Стало, не он. Кто же?
Шувалов?.. Пожалуй, что и он. Но вот в чем беда: Шувалов ли или другой, все равно ответственность во всяком случае всем своим грузом падет на Александра Невинного… Что же хорошего, что его заподозрят в том, что оно (правительство) ставит капканы и рассылает полицейских Брутов за моря и горы, с кинжалом под плащом… Вы должны, барон, отныне беречь меня, как зеницу Вашего ока; каждый волос, который упадет с головы моей, падет на русское правительство, скажут, что его Александр Николаевич выщипнул.
…Поручая себя таким образом материнской попечительности императорского посольства, позвольте мне, господин посланник, засвидетельствовать мое глубочайшее почтение. Александр Герцен. Орсет-хаус».
Это герценовское письмо вызвало множество откликов в мировой прессе. «Журналы презабавно трунят», — констатирует Герцен эффект этой публикации. Осуществить свой замысел против Герцена царская тайная полиция так и не отважилась.
…Не без юмора рассказывал автор «Былого и дум», как ему после лишения в 1851 году всех прав состояния пришлось принять швейцарское подданство — кантон Фрибург принял Герцена и всю его семью в число своих граждан (это называлось «натурализацией»).
Герцена глубоко огорчало, что дети его растут в чужой обстановке и сам он лишен живой связи с родиной, но, писал он, «мы не рабы нашей любви к родине, как не рабы ни в чем. Свободный человек не может признать такой зависимости от своего края, которая заставила бы его участвовать в деле, противном его совести». И в подтверждение ему писали из России: «Твой „Колокол“ заменяет для правительства совесть, которой ему по штату не полагается, и общественное мнение, которым оно пренебрегает. По твоим статьям подымаются уголовные дела, давно преданные забвению, твоим „Колоколом“ грозят властям. Что скажет „Колокол“, как отзовется „Колокол“! Вот вопрос, который задают себе все, и этого отзыва страшатся министры и чиновники всех классов».
В 1863 году Польша подняла знамя восстания против притеснений со стороны царской власти, за национальное освобождение. И разыгралась в России невиданная вакханалия шовинизма. Печать, церковь, власти под малиновый трезвон и пение акафистов призывали к единению русского народа против польского супостата. Глава реакционной журналистики Катков вопил, будто каждый, кто не помогает победе русского оружия, — предатель России. Мол, народ и царская власть — одно, а польский вопрос — это вопрос самого существования России.