Зыбучий песок (сборник)
Шрифт:
— Премного благодарен, — сказал Пол. Он протянул Мирзе сигарету и, с интересом поглядывая на пакет, рассеянно закурил сам. Имя на наклейке стояло его, но отправляли на адрес больницы, в которой Пол работал раньше; кто–то зачеркнул и написал сверху адрес Чента.
— Ерунда, — сказал Мирза. — Я все равно хотел спросить, как поживает твоя блестящая идея.
— Какая еще идея?
— Которая пришла тебе в голову вчера в «Иголке».
— А-а: — Пол откинулся на спинку стула и коротко рассмеялся. — Боюсь, на деле она оказалась не такой уж блестящей.
— Что–то
— Скажи честно, Мирза, ты читаешь мысли или подслушиваешь у замочных скважин?
— Позволь понять твои слова, как комплимент собственной проницательности. Но догадаться на самом деле не трудно. Последнее время ты больше ни о чем не думашшь.
Пол стряхнул с сигареты пепел.
— Наверно, так и есть: Ну, если тебе действительно интересно:
— Ты сказал, что я подал тебе идею. А я привык интересоваться судьбой своего потомства.
«Мог бы подобрать другую метафору.» Пола передернуло, но он сумел это скрыть.
— Приблизительно так. Хотя Арчин уже понимает и даже говорит по–английски почти свободно, она по–прежнему отказывается сообщить хоть что–нибудь о себе. Возможно она на самом деле не в состоянии это сделать — амнезия, другими словами — или боится сказать что–нибудь не то, потому что не просто находится в чужой стране, но еще и в окружении душевнобольных, и у нее нет критерия, что считать правильным. Я подумал, что стоит попробовать поместить ее в относительно знакомую обстановку и заставить ее сознание работать так, как оно привыкло.
— Разумно, — согласился Мирза. — И как ты это устроил?
— Когда она здесь только появилась, я записал на пленку ее речь — просто несколько минут звучания родного языка; филфак университета недавно прислал пленку назад — они окончательно отказались от затеи выяснить, что это за язык. Я спрятал магнитофон и без предупреждения включил запись. Это ее потрясло, и я подумал: что–нибудь может получиться, — но она почти сразу догадалась и рассердилась так, словно это был самый страшный обман в ее жизни. Потом я попросил ее нарисовать что–нибудь из тех мест, откуда она появилась, или спеть какую–нибудь песню — та музыка, которую она слышит по радио, ей явно непривычна — но пока ничего не получается. Хотя, наверно, еще рано сдаваться.
Мирза потянулся вперед, чтобы стряхнуть пепел.
— Кремень, а не характер. В любом случае, желаю удачи. Она симпатичная девочка, и было бы очень жаль продержать ее в Ченте до конца жизни: Кстати, ты собираешься это открывать? — спросил он, стукнув пальцами по пакету.
Пол бросил на него подозрительный взгляд.
— Уж не твой ли это сюрприз?
— Вот те крест, — усмехнулся Мирза, — я просто не в меру любопытен.
— Ради бога.
Пожав плечами, Пол разрезал веревки, потом разорвал верхний слой оберточной бумаги и гофрированного картона. Под ними оказался деревянный ящик.
— Понятно, почему она такая тяжелая, — прокомментировал Мирза.
Крышка коробки была привязана, а не забита гвоздями, поэтому открылась легко.
Под ней, почти полностью зарытые в стружку и обрывки бумаги, лежали часы.
«Что за чертовщина…»
Он вытащил их. Часы были примерно полтора фута высотой. Циферблат располагался на пьедестале из темного полированного дерева с латунными колоннами по углам. И это все, что в них было нормального, — остальное выглядело гигантской шуткой чьего–то больного ума. Рядом с пьедесталом возвышалась блестящая латунная фигура Отца Времени: его голый череп ухмылялся из–под ниспадавшего капюшона, одна костлявая рука сжимала песочные часы, другая — косу. Доставая часы из коробки, Пол, видимо, пробудил к жизни оставшуюся в пружине энергию, и коса начала раскачиваться взад–вперед в такт с ходом.
Вдоль основания сооружения была выгравирована надпись: Среди жизни — смерть.
— Невероятно! — воскликнул Мирза, наклоняясь вперед, чтобы получше рассмотреть надпись. — Жаль, что мне не шлют такие подарки.
— Можешь забрать его себе, — пробормотал Пол, — мерзость какая–то.
— Ох, перестань! — сказал Мирза. Коса остановила свое качание, и он осторожно потрогал ее, словно проверяя остроту лезвия. — Гротеск, да, но роскошный, тем не менее. Он кого они?
— Понятия не имею.
Мирза пододвинул коробку и принялся рыться в стружках.
— Должна быть записка. Ага, вот она. И ключ от часов заодно.
Он протянул Полу сложенный вдвое листок бледно–розовой бумаги с написанными на нем несколькими строками. Пол с содроганием прочел:
«Когда я увидел эти часы, я сразу вспомнил о тебе и подумал, что так и не выразил как следует свою благодарность. Надеюсь, они дошли в целости и сохранности. Я звонил позавчера в больницу, но они не говорят, где ты. С наилучшими пожеланиями — Морис.» «Нет! Только не это!» — Завод на восемь дней, судя по тому, что написано на циферблате, — удовлетворенно доложил Мирза, закрывая стекло часов. Коса возобновила свое безумное движение.
— Замолчи, — сказал Пол.
Мирза отпрянул.
— Прости, — вымолвил он наконец. — Я думал, это просто шутка. Что случилось?
Пол смял сигарету в пепельнице.
— Это прислал человек, которого я надеялся никогда больше не видеть и не слышать, — его зовут Морис Дукинс. Один из моих первых пациентов.
Посещал терапевтическую группу, которую я вел. Классический маниакально–депрессивный психоз, прогноз: гм: неопределенный. У него образовалась совершенно фантастическая сублимация, он зафиксировался на мне, и это стало абсолютно невыносимо.
— Гомосексуализм?
— Как у знаменитого мускатного ореха. Только отягощенный комплексом вины. Его не тянуло к тем, кто мог ответить ему взаимностью — только тогда, когда у него не было никаких шансов.
— Бедняга, — сочувственно проговорил Мирза. — Чем же все кончилось?
— Я старался не обращать внимания, и он показывал неплохие результаты.
Нам удалось сгладить его цикл, и целых три месяца о нем ничего не было слышно. Затем случился какой–то кризис в делах — он вдвоем с партнером торгует антиквариатом, — и все началось сначала. Узнали мы об этом по подарку, который он прислал мне вдруг ни стого, ни с сего. Как этот.