Зыбучий песок (сборник)
Шрифт:
Господи, хоть бы Мирза. Я смогу сказать ему правду, в крайнем случае Натали, но Ферди и Фил слишком чужие, и…» Он вышел из дома, потом за ворота, и только тогда понял, что совершенно забыл о канистре с бензином. Не поворачивая головы, он бросил взгляд на окна спальни.
Айрис была там и наблюдала за ним.
«Если я вернусь, все начнется сначала. Нет, это слишком серьезно, несмотря на то, что я готов уступить, если она хотя бы подаст знак.» Он уныло побрел по дороге. Дойдя до машины, он кинул внутрь сумку и двинулся дальше, к Йемблской бензоколонке. Гнев
«Все бесполезно. Она права, я тряпка. У меня не хватает сил разорвать окончательно. Если бы она вынудила меня, скажем, проделала все свои дела со Свердом за моей спиной, я бы, может, и не выдержал. Но, боюсь, я готов проглотить все, что угодно, лишь бы не начинать сначала.» Выехав из ворот бензоколонки, он повернул к дому, а не к больнице, и через несколько минут впереди показались его знакомые очертания. Однако, то, что он увидел, проезжая последний поворот, заставило его изо всех сил нажать на тормоз; кровь застучала в висках, и он испугался, что сейчас потеряет сознание.
От дома отъезжало такси. Через заднее стекло он видел светлый контур головы Айрис. Рядом на сиденье лежали три больших сумки, с которыми она всегда путешествовала, и она барабанила по ним кончиками пальцев.
Его она не заметила.
Позже ему пришло в голову, что можно было поехать за такси, обогнать, заставить вернуться. Вместо этого он оцепенело сидел на месте, пока машина не скрылась из виду, повторяя снова и снова:
— Дурак… дурак… дурак…
30
На кухне обраружилась почти полная бутылка шерри. Должно хватить. Роняя капли, он налил полный стакан, выпил, налил опять.
Стук в дверь, и когда он идет открывать, Айрис, вся в слезах, протягивает ему руки и шепчет:
— Дорогой, это ужасно, я не могу через это преступить, я тебя люблю, и если это будет мальчик, мы назовем его Дерек, а если девочка:
Ничего. Никого. Ветер в трубе.
Звонок телефона, он снимает трубку и слышит дрожащий голос Айрис:
— Дорогой, мне плохо без тебя, мне так стыдно, что я уехала — давай начнем все сначала.
Маленький, изящной формы, современный телефон сдвинут со своего места на тумбочке; в записной книжке рядом следы шариковой ручки.
Через дверь падает письмо; он поднимает, читает: «Дорогой Пол, я выхожу замуж за Геллерта, потому что это его ребенок, а не твой, и, поскольку один твой вид грозит мне выкидышем, все дела с тобой будет вести мой адвокат.» Стакан опять пуст. Он налил.
— Я же тебя предупреждал, — вздыхает Мирза. — Почему ты не сделал так, как я говорил? Выяснил бы, по крайней мере, насколько она хочет тебя удержать, и если не хочет, избавил бы себя от месяцев мучений.
И опять; бутылка наполовину пуста.
— Это очень серьезно, — ледяным тоном произносит Холинхед. — Об ответственности и компетентности медицинского персонала неизбежно судят еще и по тому, как они решают свои личные проблемы. Я был потрясен, когда узнал, что ваша жена щеголяет в Лондоне близкими отношениями с отъявленным: гм: плейбоем. Среди больных уже циркулируют слухи. Я не могу допустить подобных вещей. Ваша работа в Ченте заканчивается, как только мы найдем подходящую замену.
На улице с шумом затормозила машина. Он бросился к окну. Но это просто кто–то заехал не туда и сейчас разворачивался у соседних ворот.
— Все еще надеешься, что твоя жена вернется? — Морис Дукинс мерзко хихикает писклявым голосом, который появляется у него только в пиках маниакальной фазы, когда ему море по колено, и он в состоянии сам смеяться над своей манерностью. — А я ей сказал, что ты слетел с катушек, и ей это так понравилось — она все расспрашивала и расспрашивала. Я ей, конечно, все не сказал, только кое–что. Она вне себя. И правда, кто обрадуется, если узнает, что прожил пять лет с психом?
— Конечно, — говорит Олифант, — вы врач, а я всего лишь средний медработник. Но вы не можете отрицать, что берете на себя слишком много.
Вы совершили ошибку и должны за нее отвечать. Посмотрите, что ваш Рили сделал с моей рукой. Доктор Джевел говорит, что эти шрамы останутся на всю жизнь.
— Вопрос деликатный, доктор Фидлер, — гнусаво бормочет старшая сестра Тородей, — но я обязана поставить в известность доктора Холинхеда. Я убеждена, что именно потому, что ваше собственное заболевание сходно с состоянием Арчин, вы уделяете ей так много внимания, настраиваете против нее сестер и делаете ее поведение совершенно непереносимым.
— Нет у меня никакого заболевания! Это был просто срыв от переутомления!
Крик отдался гулким эхом в пустом доме. Никто, кроме него самого не услышал.
— Как вам известно, я стараюсь оценивать своих коллег объективно, — говорит Элсоп. — Я не терплю неудачников; или человек справляется со своими проблемами, или нет; я предпочитаю первых. Бывают и более крупные неприятности, чем развод — и я не желаю слышать никаких извинений. Вы принимали решение жениться на этой женщине, будучи во вполне сознательном возрасте, и отдавая себе отчет в своих поступках. Если бы не тот безусловный успех, которого вы добились в случае Арчин, я бы:
«Нет, не так…»
— Что заставляет вас тонуть в этой мусорной куче? — холодно вопрошает Элсоп. — Желторотого первокурсника не так легко обвести вокруг пальца, как вас! Кажется, ваш коллега Бахшад говорил вам, что брак вроде вашего не является достаточной основой, чтобы понять женщин. Вам следовало серьезнее отнестись к его замечанию.
Вы совершили ошибку, когда выбирали себе жену, но это меня не касается — меня интересуют профессиональные вопросы. С моей точки зрения, вы позволили себя увлечь явной обманщице, потому что она молода, беззащитна и весьма привлекательна. Ваши заметки не стоят ни гроша. Это самый показательный случай самообмана, который я когда–либо видел, да еще от вполне, на первый взгляд, ответственного психиатра.