Зыбучий песок (сборник)
Шрифт:
— Просто скажи, — вздохнул Пол.
Она разочарованно опустила портфель на пол.
— Хорошо. Римляне были завоевателями, победили всех вокруг того, что вы называете Средиземным морем, дошли даже сюда. Оставили странную письменность, странный язык. Для меня история говорит, что люди были из: аах: — Она прищелкнула пальцами, досадуя на саму себя за то, что забыла слово. — Средней Азии, вот. Азия: Учились писать в Северной Италии рядом с горами, которые вы называете Альпы, отрезали край куска дерева вот так. — Она провела ребром правой ладони поперек указательного
Пол недоуменно уставился на нее. Внезапно его сознание вдруг поймало в фокус все, что она только что говорила.
«Господи, это же нелепо. Шумахер говорил, что в ленте, которую я ему дал, он нашел следы угро–финского влияния. И форма глаз: азиатская складка при европейской структуре. И она только что объяснила мне почему руническое письмо острое и прямое, а наше закругленное. Как же глубоко она разработала свои построения?» — Почему же ты не попала туда, куда хотела, Арчин? И куда ты хотела?
— Городок назывался: — Он не уловил слово, его уши не воспринимали звуки чужого языка. — Мясной рынок, рынок одежды, овощной, тринадцать тысяч жителей, управлялся Господином Западных Гор, сразу перед началом войны против Средиземной Равнины. — Она произносила это так равнодушно, словно пересказывала какой–то сон о совершенно невозможных событиях. — Вместо этого я здесь. Я много думала одна в комнате. Я думаю, время похоже на: как называется такое место в конце реки?
— Устье?
— Нет, нет. Когда широкая земля разделяет воду на много линий?
— Я понял. Это дельта. — Он нарисовал в блокноте похожую на вилку фигуру и показал ей. Арчин энергично кивнула.
— Дельта! Начинается здесь: — Она показала на главное русло реки. — Потом идет сюда, сюда, или сюда. В твоей истории Рим был, а в моей нет. Я была здесь, — она ткнула в самый левый рукав дельты, — а теперь здесь: — первый из правой связки рукавов.
«Господи. Ты знаешь, что если кто–то и может воспринять это серьезно, то только «другой Пол Фидлер».» Он в замешательстве смотрел на Арчин. После первого прорыва, когда он вынудил ее признаться в том, что, по ее мнению, запрещали неведомые «они», гипноз требовался все меньше и меньше, чтобы заставить ее говорить. Сейчас он затруднялся сказать, в трансе она или нет. Вся живость и энергия ее характера светились в глазах и ясном, звонком голосе.
— Как ты совершила это: путешествие, Арчин?
— Честное слово, в твоем языке нет слов, чтобы это сказать. В моем языке нет слов, чтобы сказать мотор, ракета, космонавт, которых я видела по телевизору — нет даже слова телевизор. Все другое. Мы делаем другие вещи и решаем другие задачи.
«Общество, которое радикально разошлось с нашим, у них высшее достижение — путешествие во времени, а у нас — самолеты и ракеты на Луну.
Не об этом ли она думала тогда в лесу, когда ходила вокруг машин и трогала их так, словно ничего подобного не видела в жизни?» С неожиданным энтузиазмом он сказал:
— Расскажи мне о мире, откуда ты пришла, Арчин.
Она с сомнением посмотрела на него.
— Послушай, Пол, я сначала объясню тебе одну вещь. Когда я только поняла, что со мной случилось, что я промахнулась, и никогда не попаду домой, я хотела рассказать, кто я и откуда, но мне было нельзя. Ты этими часами и мягким голосом сделал то же самое, что и они, чтобы запретить мне говорить людям там, куда я иду, о том, что будет потом.
«Она все правильно объясняет. Если кто–то намерен отправиться из будущего в прошлое, имеет смысл дать ему гипнотическую команду и запретить говорить лишнее, чтобы предки не восприняли его слова всерьез, и не сделали что–нибудь, чего не записано в истории, и тем самым не уничтожили бы их родное будущее.» Во всем этом было какое–то поразительное обаяние, как от хорошо выстроенного романа, когда следишь за тем, как автор разгадывает загадки, которые сам же и назагадывал.
Пол задал провокационный вопрос:
— Тогда почему ты так открыто со мной говоришь?
— Язык изменился между Веком — как ты сказал? — Смуты, да? — Веком Смуты и моим временем. Команда была не говорить никому, кто спрашивает на старом языке, но ты вспомнил, как мы говорим «привет», а это было можно.
Она неожиданно подалась вперед, схватила его за руку и заглянула в глаза.
— Пол, я так рада, что могу тебе рассказать все это. Это было так: так больно сидеть одной и знать, что я самый одинокий человек в мире.
Пол вздрогнул и отдернул руку.
«Я мог сейчас наклониться и обнять ее: Стоп. Стоп. Это просто перенос, это фиксация, как у Мориса Дукинса. Как Морис смотрел на меня своими масляными глазами. Боже сохрани.» — Расскажи мне о своем мире. И сядь, пожалуйста обратно в кресло.
Она со вздохом подчинилась.
— Расскажи мне о:
«О чем бы таком эмоционально нейтральном ее спросить? Может, о политике? В нашем мире со времен античности это вызывает разве только отрицательные эмоции.» — Расскажи мне о вашем правительстве. Кто вами руководит?
Она послушно откинулась на спинку кресла и положила руки на подлокотники.
— Оно не такое, как ваше. Оно очень мирное: ох: мировое?
— Миролюбивое.
— Да, миролюбивое, спасибо. Двести восемьдесят лет нет войн, сумасшедших людей, преступников. Правители — это люди, которых мы выбираем, чтобы они были хорошими. Должны быть отцами, и все дети должны сказать за них. Если хоть один сын или дочь хоть в шестьдесят лет говорит нет, его не выбирают. То же самое везде, потому что когда нет войн, люди не хотят никого бояться, и не нужно никого, чтобы заставлять что–то делать.
— Ты, кажется говорила, что люди живут до ста пятидесяти лет?
— Да, дети, которые родились в то время, из которого я пришла, могут на это рассчитывать.
«Милосердное правительство, преступности нет, душевных болезней нет, фантастическое долголетие: Как же меня угораздило родиться в мире со смертями, водородными бомбами, автокатастрофами, налогами, тюрьмами и сумасшедшими домами.» Некоторое время Пол позволил своему воображению плыть по течению мимо прекрасных картин. Потом вдруг сообразил, что держит Арчин уже гораздо дольше положенного времени, а в столе его ждет груда работы.