...начинают и проигрывают

Квин Лев Израилевич

Я не очень удивился, когда Федосеев подозвал меня к опрокинутой машине и показал порванный шланг возле одного из тормозных цилиндров.

— Вот в чем причина.

— Тормоза?

— Ага! Нажал сильно, шланг старый, в обед сто лет, его и прорвало. Вся тормозная жидкость к черту.

— А ручник?

— Он пробовал — вон, затянуто. Да разве на таком склоне ручником удержишь?. Да-а, жаль, хороший был шофер…

Приехали химкомбинатские, стали рядить-гадать, как поднять машину.

Нам больше

нечего было здесь делать. Федосеев подбросил нас на Стратегии — меня до столовой, фотографа к горотделу, а сам поехал докладывать начальнику.

Наверное, у меня был тот еще вид, потому что Зинаида Григорьевна, взглянув, ужаснулась, всплеснула своими тонкими руками:

— Что-то случилось!

— Автокатастрофа,— я устало опустился на табуретку.— Машина всмятку.

— Ужас какой? Надеюсь, жертв нет?

— Есть, к сожалению. Шофера убило. Ваш, комбинатский.

— Кто?— спросили они обе, Зинаида Григорьевна и Дина, в один голос.

— Васин. Знаете?

— Николай Иванович?!

Зинаида Григорьевна так расстроилась, что даже есть больше не стала…

Вернувшись в отделение, я застал Федосеева в своем кабинетике. Дотошный автоинспектор с лупой в руках колдовал над растянутым на столе шлангом, который снял с машины с соблюдением всех необходимых формальностей.

— Интересный коленкор вырисовывается, товарищ лейтенант.

— Что такое?

— У вас зрение хорошее? Посмотрите сами.

Разорванные края шланга с нижней наружной стороны неплотно прилегали друг к другу, когда их соединяли. Оставалась незаполненной двухмиллиметровая выемка, суживавшаяся кверху и сходившая на нет у внутренней стенки шланга.

Я поднял глаза на Федосеева.

— Слушайте, но это ведь значит…

— Ага!— кивнул он,— Шланг не сам по себе порвался. Подпилили снизу. Напильником или там еще чем…

8.

Фрола Моисеевича уже не было в отделении — что-то прихворнул наш старичок, ушел сегодня пораньше. Мы с Федосеевым отправились с докладом прямо к майору Антонову.

Он выслушал внимательно, но, вопреки ожиданиям, отнесся к нашим выводам скептически.

— Торопитесь, товарищи!

— Совершенно явное убийство с заранее обдуманным намерением!— настаивал я.— Статья сто тридцать шестая, пункт «а».

— Еще и пункт «а»! Посмотрим, посмотрим… Что вы намерены предпринять, товарищ оперуполномоченный?

— В первую очередь, направить шланг на экспертизу. А сам думаю на комбинат.

— Правильно!— одобрил майор.— Товарищ Федосеев, возьмите моего Циклопа — и к экспертам, пока они еще не разошлись по домам. А я от себя еще позвоню их начальнику, попрошу, чтобы сделали как можно быстрее. Подготовьте постановление о назначении экспертизы,— приказал он мне.

Есть!—

Я повернулся к выходу.

— Одну минуту! Какие вопросы поставите экспертам?

Это я уже продумал:

— Первое: произошла ли авария из-за внезапного разрыва шланга? Второе: вызван ли разрыв искусствен но или произошел естественным путем? Третье: если ис кусственно, то чем, каким орудием повреждена наруж ная поверхность шланга в месте разрыва? И четвертое: мог ли разрыв произойти вследствие этого наружного повреждения?

Майор помолчал недолго, обдумывая, видимо, сказанное мною.

— Все хорошо. Только прибавьте еще и пятый вопрос: предполагаемая давность наружного повреждения шланга. Это вам поможет в поисках преступника, если налицо действительно злоумышленные действия… А на комбинате советую особенно не распространяться про шланг и про ваши подозрения,

– Разумеется, товарищ майор!— Меня слегка задело его предупреждение. Что он, за дурачка меня считает?— Я и так никому не собирался ничего говорить. Просто порасспрашивать людей о личности Васина, его связях, друзьях и врагах.

— А людям и не нужно, чтобы им прямо говорили.

Они по самому характеру разговора отлично разберутся, что у вас на уме. Поэтому подходите издалека, ставьте вопросы веером, а не узким направленным лучом.

Я дам вам в помощь Гвоздева, он это хорошо умеет.

— Спасибо,— поблагодарил я сдержанно.

Кстати, как обыск?

— Хлебной карточки не найдено, товарищ майор.

Он никак не высказал своего удовлетворения или, на оборот, недовольства. Сказал безразлично:

— Напишите рапорт. Не обязательно сегодня — дело терпит… Что еще? Желаю успеха!…

Гвоздев — или Гвоздь, или Юрочка, или Сынок, как только его не называли в отделении!— редко бывал на месте. Почему-то всегда получалось, что, как только он появлялся, его сразу начинали ругать. То какие-то дела недооформил, то бумагу забыл подписать. Юрочка терпеливо выслушивал скрипучие нотации Фрола Моисеевича, а потом, когда тот выдыхался, поднимал большие глаза с поволокой и невинно спрашивал о чем-то совершенно не относящемся к делу: «Фрол Моисеевич, а до совхоза Залесенского сколько километров?»

Вроде он не слушал, а думал о своем, пока его тут ругали…

Однажды ему влетело за мой грех — я забыл отобрать подписку у свидетеля, с которого снимал допрос. Юрочка стоял перед Фролом Моисеевичем, желчно отчитывавшим его, и привычно молчал. До меня так и не дошло бы, что виноват-то я, а не он, если бы Фрол Моисеевич вдруг не упомянул не совсем обычную фамилию свидетеля — Убейволк.

Позднее, когда справедливость была восстановлена, я сказал Юрочке в сердцах:

— Вот человек! Его ругают ни за что, а он молчит!