...начинают и проигрывают
Шрифт:
Еще не сообразил? Или игра? Может, он уже все узнал заранее и подготовил себя соответственно? Парень на вид смышленый, должен понимать, что милиция будет искать виновника. И потом, он уже раньше, тогда, когда подпиливал, знал, на что идет. Ну, допустим, не хотел смерти. Но что авария будет — знал!… Если, конечно, он виновник,— поймал я себя: уже версийку сварганил.
Поднялся со стула:
— Пошли в комнату отдыха. Нужно поговорить.
— А вы кто такой?— И тут же сообразил:— Понят но!… Я сейчас!— Он кинулся к двери.— Только машину поставлю на место. Нельзя посреди гаража.
Я обеспокоенно следил за ним в окно. Как бы не попытался удрать…
Нет, развернул машину, поставил в свой бокс. И бегом сюда.
И вот мы сидим друг против друга, разделенные длинным столом. Я не тороплюсь, рассматриваю внимательно парня. А он меня. Играем в гляделки — кто кого.
Он не выдержал, отвел взгляд.
— Ну что, Андрей? Будем говорить?
— Давайте.
Не понял? Или схитрил?
— Что ты можешь рассказать про аварию? Что тебе известно?
— А что мне может быть известно?— смотрит непонимающе.
Как здорово могут лгать и изворачиваться самые невинные глаза! Если бы вину устанавливали только по глазам, многие преступники до сих пор ходили бы на свободе… Вот и этот… Надо же, какой удивленный бесхитростный взгляд!
— Вот бумага,— я вырвал два листка из блокнота.-Напиши все, что знаешь.
— Да ведь я почти ничего… С чужих слов только.
— Вот и пиши, что сам знаешь, и что слышал от других, и от кого именно.
— Зачем это?— он все еще в нерешительности вертел в пальцах ручку.
— Слушай, ты, вроде, неглупый парень, должен сам понимать — раз интересуется милиция, значит, есть то му причина и надо делать, что говорят. Я ведь не пись мо девочке прошу тебя написать… Ну?
Он пожал плечами, стал писать. Набросал несколько строк, расписался.
— Все!
Я прочитал. Ничего не знает, слышал на станции от ребят из гаража, что случилась беда, да еще товарищ из милиции, то есть — я, уточнил: машина свалилась под откос.
Посмотрел на него. На сей раз глаз не отводит.
— Все?
— Все.
— Маловато.
— Сколько есть.
А если ошибаюсь? Если не он?… Никакой предвзятости, никакой заданности! Только факты, факты!
— У тебя инструмент имеется?
— Как у всех.
— И напильник треугольный есть?
Не рано ли я? Не поторопился ли?
— Личной?
— Хоть какой.
— Есть.
— Где?
— В машине.
— Идем, покажи!
Пошли уже, но на пороге он спохватился — получилось очень естественно:
— Ой, нет!… Я совсем забыл.
— А где?
— Не знаю. Пропал.
Как же иначе! Пропал… Я понимающе кивнул.
— И давно?
Спрашивая, я знал, что он ответит. Точно знал.
— Нет, недавно.
Вот!
— Когда именно? Вчера? Позавчера?
— Не знаю. Может, позавчера, может, раньше. Он мне вчера как раз понадобился. Сунулся — нет.
— Где лежал? В инструментальном ящике?
— Нет, в машине, с собой возил.
Все у него продумано, на каждый вопрос подготовлен ответ. Скажи он: в инструментальном ящике — и сразу серия новых вопросов: что там за замок, трудно ли отпирается, есть ли у кого подходящий ключ? А так — в машине, и дело с концом. Машина открыта, в нее любой забраться может.
Как же быть дальше? Теперь ясно: надежд на его добровольное признание нет. Будет изворачиваться, как угорь. А у меня пока еще нечем припереть его к стенке. Нужно набрать побольше уличающего материала. Вот когда показания Степана Олеши подтвердятся еще несколькими свидетелями — тогда другое дело!
Но и отпускать его тоже нельзя.
— Бери,— я подал ему чистый листок.— Напишешь все подробно про напильник: когда он у тебя пропал, какой был, кому ты заявил о пропаже.
— Никому я не заявлял.
— Вот и напиши.
Ага, занервничал!
— Не пойму я…
— Пиши, пиши!
Зашел Юрочка — очень кстати! Я глазами показал, чтобы оставался здесь со Смагиным, а сам пошел в соседний цех искать, где телефон. Можно было позвонить из диспетчерской, но мне не хотелось, чтобы Тиунов слышал. Лишнее ухо — лишние домыслы и слухи.
Телефон нашелся в пустовавшем кабинете начальника цеха. Я попросил телефонистку соединить меня с майором Антоновым. Он оказался на месте. Я вкратце доложил обстановку и попросил санкцию на задержание.
Начальник долго не отвечал, и я уже стал стучать по рычагу, решив, что нас разъединили.
— Погодите, не стучите,— послышалось в трубке.
– А Гвоздев как думает?
— Ион так же,— уверенно ответил я за Юрочку.
Что ж… Только имейте в виду, в течение двадцати четырех часов нужно предъявить ему обвинение. Справитесь?
— Справлюсь!— не колеблясь, ответил я.
— Тогда действуйте'…
Вернувшись в комнату отдыха, я сразу увидел, что Юрочка проговорился. Андрей Смагин, нахохлившись, грыз кончик авторучки. Бумага перед ним была недо-писана.
— Почему не пишешь?
— Товарищ лейтенант,— его лицо выражало глубочайшую обиду,— вы что, думаете я дядин Колин тормоз испортил?
Юрочка в ответ на мой укоризненный взгляд сделал невинные глаза.
— Кончайте скорее писать, пойдемте со мной,— ска зал я.— Вы задержаны по подозрению в убийстве, гражданин Смагин.
10.
Однажды я неожиданно для самого себя попал на заседание военного трибунала.
Было начало лета, чудесная теплая пора. Наша дивизия находилась во втором эшелоне, и я отпросился на день в штаб навестить единственного здесь моего знакомого по Себежу, старшего лейтенанта Васю Ящечкина, командира отдельной роты связи.