...начинают и проигрывают
Шрифт:
— Вас слушают!
Глеб Максимович! Наконец-то!
— Важные новости,— сказал я, прикрывая ладонью трубку, чтобы не услышал постовой милиционер.
Мы встретились ровно через полчаса в избушке на курьих ножках. Глеб Максимович приехал на легковушке; я видел, как он вылез из нее на безлюдном перекрестке. Машина тотчас же направилась обратно, буравя фарами темноту впереди себя и еще больше сгущая ее позади.
Дождался, когда вспыхнут полоски света в узких щелках ставен, и зашел.
Глеб Максимович разглядывал меня с непонятной
— Рост выше среднего. Лицо овальное. Припадает на левую ногу. Все правильно!
— Под наблюдение попал?— сообразил я.— У дома Васина?
— Замнем для ясности,— отшутился полковник.
— Значит, что машинку швейную унесли — знаете? Это ведь очень важно?
— Думаю, теперь уже не так чтобы очень. Если в ней что и было, то уже давно сплыло.
— И кто унес, тоже знаете?
— Увы — да!— он посмеялся над моим расстроенным видом.— Не получается сюрприза, товарищ лейтенант?
Знал Глеб Максимович и про освобождение из тюрьмы Андрея Смагина. Мои контрмеры он одобрил, да-же похвалил за инициативу. А когда я рассказал о полученной записке с угрозой, потер удовлетворенно руки.
— Хорошо, очень хорошо!— И пояснил:— Там у них теперь небольшая паника.
— Неужели Изосимов с ними?
– Посмотрим, сказал слепой,— снова отделался шуткой Глеб Максимович. Он коротко передал мне новости, поступившие из Зеленодольска. Ребята там великолепно сработали — и Арвид, и другие. Станислава Васина неожиданно свалил жестокий приступ лихорадки — я уж и спрашивать не стал, как удалось это устроить. С полудня лежит в зеленодольской больнице с высокой температурой. Взяли кровь на анализ - ему сказано: проверка на малярию.
— А гемофилия?— спросил я.
Глеб Максимович отрицательно покачал головой.
— Такая же, как у нас вами. Он про нее даже не заикнулся. Вероятно, вводил особый препарат против свертывания крови, а теперь где ему взять?
— Он догадался?
— Трудно сказать. Возможно, пока не подозревает у него, оказывается, в прошлом действительно были при ступы малярии. Написал только телеграмму на имя диспетчера, просил медсестру отправить побыстрее. Вот!
– Глеб Максимович прочитал из карманного блокнотика:
«Внезапно заболел, пришлите кого-нибудь за машиной. Станислав».
— Шифровка?
— Не исключено.
— Ох, мне нужно на комбинат!— забеспокоился я.
— Не спешите, есть время. Телеграмму на комбинате получат не раньше десяти — я просил… Там будете тоже не активничайте очень; наблюдайте потихоньку и все. Кто чесночку поел, сам скажется…
Телеграмму из проходной принесли при мне. Я как раз сидел в диспетчерской у Тиунова и нудно выспрашивал про Смагина: с кем он говорил сегодня, чем занимался, не просился ли в рейс?
Тиунов пробежал телеграмму глазами, швырнул в сердцах на стол:
— Опять — пять! Вот уж верно: беда одна не ходит. Ну, кого туда слать? Изосимов выходной. Смагина?— он покосился на меня.— Смагин тоже отпадает…
Телеграмма так и осталась лежать на столе. Подходили шоферы, любопытствовали, читали, качали головами.
Ни от кого чесноком не пахло, хотя я принюхивался, как мог.
Вернулся из поездки Бондарь-возил в подсобное хозяйство пищевые отходы из столовых комбината. Повертел, как и все, в руках телеграмму от Васина — и вдруг заволновался. Пристал к Тиунову, как банный лист: пошли меня да пошли!
Я навострил уши. Бондарь? Неужели дед Бондарь?
Тиунов отговаривал:
— У тебя же завтра отгул. Когда еще выберем свободный день!
— Не надо мне отгула, бог с ним!
Пусть идет в пользу государства.
— Намаешься на перекладных — к морозу потянуло. Глянь: небо ясное.
— Чай, не хлюпик. Оденусь потеплее — делов-то!
Тиунову не хотелось его посылать:
– Какая тебе корысть?
— Сам погибай, товарища выручай!— напыщенно произнес Бондарь.
Все, кто были в диспетчерской, загрохотали. Наверное, не таким, совсем не таким проявил себя здесь старый шофер.
— Нет, ты правду скажи,— настаивал, тоже улыбаясь, Тиунов.— Вот скажешь правду — тогда пошлю.
– Ну… Братан у меня там. Спроведую заодно.
— Вот теперь понятно. Ладно, езжай!
Бондарь обрадовался…
Я пробрался в безлюдную бухгалтерию, не зажигая света нащупал аппарат на столе главного бухгалтера
и позвонил Глебу Максимовичу, сообщив одно только слово:
— Бондарь!
На этом моя сегодняшняя миссия заканчивалась.
Рано утром, еще совсем темно было, меня разбудил отчаянный стук в дверь. Я скатился с нар, сбросил крючок с двери.
Кимка! Он опять уходил ночевать к Тиуновым.
— Ты что? Обалдел — так стучать.
— А ну его!— Надулся: злится.
— Кого?
Молчит.
— Выкладывай живо, а то пойду сам спрошу.
Забубнил:
— Вовкин папа… Им вчера машинку швейную принесли, так мы ее вечером немножко починили. А он сей час с работы пришел — и шуметь. А чего шуметь? Она так и так была вся разломанная, а теперь даже крутится, если сильно нажать.
Швейная машинка!… С меня слетели остатки сна.
Кимка улегся досыпать на музейную койку, а я, пошагав по комнате, решил заглянуть к Тиунову сейчас, не откладывая в долгий ящик, благо есть хороший предлог.
Он сидел в солдатской рубахе с завязочками вместо пуговиц перед осколком зеркала — брился.
— Доброе утро! Что тут у вас Кимка натворил?
Повернул намыленную щеку:
— Не так Кимка, как Вовка мой. Главный заводила!
— Всегда я! Всегда я!— отозвался с кровати плачущий голос. Досталось, видать!
— Помолчи!— громко топнул деревяшкой Тиунов.-Я кому говорил: не сметь прикасаться?… Понимаете,— снова повернулся он ко мне,— попросил тут шофер наш, Изосимов, направить машинку швейную; вон она, на шкафу. Говорю ему: не смыслю я в них. А он: глянь да глянь, ты все же механик, а она так и так не работает.