...ское царство
Шрифт:
Гарифа я сразу признал среди сотен лиц, мигавших на перроне, хотя ни разу в жизни с ним не встречался. И это еще одна загадка, ответа на которую я никогда не получу. Он стоял привалясь плечом к квадратному столбу, одному из череды подобных, держащих над платформой навес, и даже не соизволил оторваться от столба, когда мы, ступив наконец на недвижную землю, направились к нему. Еще не слыша его голоса, не зная его мыслей, я спешил сопоставить зримое мною лицо с персонажем нашего телесериала, исполненного Фаритом, актером областного театра. И, конечно, телегерой в этом соотнесении представился мне немощной пародией на жизнь.
На Гарифе надет был легкий черный плащ нараспашку, и вообще все на нем было черное, так естественно сообразующееся с его медленным (именно медленным, а не неподвижным) смуглым лицом, матово-черной шевелюрой и вытянутыми к вискам переливчатыми агатовыми глазами. На широких губах его можно было, пожалуй, угадать тусклую, будто насмешливую, улыбку. Но более ни один мускул его широкого лица не приходил в движение, и синеватый подбородок, и застывшие плохо выбритые скулы создавали скорее впечатление напряженности и скептицизма.
— Ну, привет, орлы! — наконец-то оторвал плечо от бетонного столба Гариф, когда мы приблизились к нему почти вплотную.
— Вас надо знакомить, или как? — отвечая на рукопожатие приятеля, кивнул в мою сторону Святослав.
— Пошли уже, дорогой все выясним, — отвечал ему Гариф, протягивая мне широкую ладонь для приветствия.
Да, встреча мало соответствовала сценарию, освященному традицией: ни тебе жарких объятий, ни слезливых восторгов. И в довершение ко всему:
— Вообще, какого черта, ты приперся на вокзал? — фыркнул Вятичев. — Ты уверен, что тебя не ведут?
— Уверен, уверен, — отвечал тот. — Пока наши отношения с этой красавицей не настолько сложились, чтобы она мне шага не давала ступить без соглядатая. Иногда я, конечно, встречаю внимание ее людей, но пока еще не так часто. Пойдем, пойдем. Я бы мог подать вам роскошное авто идиотски лимонного цвета — душевный презент девчонки, да лучше уж мы воспользуемся метро. Нет?
— Да, — единовременно откликнулись мы с Вятичевым.
— А, куда ты нас везти собрался? — добавил Святослав.
— Куда надо, — был ответ.
Дорогой мы практически ни о чем не говорили. Так, перекидывались подчас скупыми бесполезными фразами. И все-таки, несомненно, мы пребывали в ожидании момента, к которому все стремительнее неслось время жизни каждого из нас.
Но все, чему назначено случиться, рано или поздно случается. Наконец мы оказались перед невзрачным пятиэтажным домом, в окружении подобных строений рабочего квартала, словно коридором зеркал размноженных. И только после того, как поднялись по заплеванной лестнице с облупившейся зеленой краской на панелях стен, после того, как глухо чавкнула за нашими спинами дверь одной из квартир третьего этажа; не снимая верхней одежды, сбросив только ботинки, мы прошли в единственную здесь комнату, — тогда только стал помалу складываться разговор.
— А ты ничего, форму держишь, — небрежно бросил Вятичеву Гариф, валясь на продавленный диван с обшарканной красной обивкой.
— Зато ты, как посмотрю, — отвечал ему Святослав, — совсем задичал. Ради чего? Семья? Бизнес?
— Не будем о грустном, — вывернулся тот, растягивая рот в длинной улыбке.
Но боль, точно быстролетная молния, полоснувшая по его лицу, не осталась для меня не замеченной, видимо, потому, что сам знал цену служения общественным идеалам. И какое-то очень естественное чувство, точно сострадание к мною же созданному персонажу, заставило меня вклиниться в разговор с первым пришедшим в голову вопросом.
— Как столица поживает?
Вопрос был не из оригинальных, — и Святослав, и Гариф повернули ко мне лица, но, похоже, последний был рад и такой перемене темы.
— Да также, наверное, как и все теперь, — с охотой откликнулся он. — Сейчас хлебнем чего, проедетесь, — посмотрите. Я вам компанию, пожалуй, составить не смогу.
— Ну, ладно, мы здесь не для того. Местные памятные камни будем осматривать в другой раз. Ты звонил — говорил, у вас тут другие достопримечательности имеются. Созрели. Разжирели. Озверели. И ждут нас не дождутся, — поторопился перейти к делу Вятичев. — Мы, можно сказать, ради них, сладких, все дела побросали. Рассказывай.
Гариф сладко зевнул, потянулся:
— Встал сегодня рано… — сказал. — Может, пивка возьмем?
— Никакого пива, Гарик, — возмутился Святослав. — Во всяком случае, пока. Ты, как местный егерь, обещал стоящую дичь подготовить. Где?
Глядя на то, как Гариф не торопится с ответом, стащил с плеч плащ, сверил время на своих ручных часах с тем, которое показывали нелепые часы с кукушкой, криво висящие на бежевой в полоску стене, можно было сделать вывод, что он в последний раз углубленно и досконально обдумывает ситуацию, пытаясь и так, и этак просчитать ее развитие и результат. Как знать, может, в этот момент им владело искушение отказаться от столь зыбкого авантюрного предприятия и попытаться вернуться к покойному мутному течению обыденщины. Разумеется, я не мог знать всех перипетий жизни этого человека, и меня просто сжигало неразрешимое желание сопоставить его жизнь с жизнью персонажа, наичудеснейшим образом разделившего с ним вовсе не дюжинное имя. Но, по всему видать, обстоятельства Гарифа поджидали не слишком радужные, и действительность не торопилась принимать его до выполнения им назначенных деяний.
— Я же говорил тебе, Слава, — наконец начал он, — что вариант этот очень уж шаткий. Нужно, чтобы действительно где-то там, на небесах были очень заинтересованы в его осуществлении. Я даже не знаю, сколько шансов из сотни мы имеем… Может быть, одну тысячную шанса.
— Но предмет-то интересный? — решил я сократить подзатянувщуюся преамбулу.
— Да! Да! — тут же поддержал меня Святослав.
— Предмет-то знатный, — криво усмехнулся Гариф, — но дело абсолютно безрассудное. Это гигантское насекомое, чья плотоядная воля не ограничивается практически ничем. И, точно осы матку, несметная свита стережет ее преуспеяние пуще зеницы ока. Подобраться к ней невозможно никому и никогда.
— Но… — начал было я.
— Но-о… — продолжил мою мысль Святослав.
— Но проруха может свалиться даже на старую тертую упыриху. В непробиваемой стене обстоятельств все же иногда образуются едва заметные лазейки… Разумеется, если то бывает угодно хозяину наших судеб.
— «Хозяину наших судеб»! Прекрасный слог, — не удержался, оценил я. — А, если конкретнее?
Было видно, что Гариф немало волнуется. За стекляшками-словами, произносимыми им, просматривались немилосердные образы и жгучие события, уже привычно, как видно, терзавшие его сердце. Но сердце, чай, не смогло стерпеться с той болью, и боль сообщала речи потешную звенящую приподнятость.