10 гениев, изменивших мир

Кочемировская Елена

Посланная Брандесу автобиография пестрила вымышленными событиями, вплоть до того, что Ницше уверял, будто его первое и настоящее имя – Густав-Адольф. Значительная часть автобиографии была посвящена физическому самочувствию Ницше и настойчивому желанию уверить Брандеса в том, что у него никогда не бывало симптомов душевного расстройства. В то же время он ничего не написал о своих произведениях, хотя Брандеса интересовало именно это. Странностями сопровождалась и просьба датского критика прислать фотографию. Лишь через три недели Ницше написал матери в Наумбург и попросил ее отправить Брандесу любой из его лучших снимков, даже если он окажется единственным. Тем временем Брандес

упрекал философа в медлительности и удивлялся, что тот не найдет пяти минут, чтобы посетить фотоателье. Но Ницше упорно переадресовал эту просьбу матери, явно не желая фотографироваться.

Лекции Брандеса о творчестве Ницше пользовались большой популярностью и каждый раз собирали более трехсот слушателей. Философ был чрезвычайно доволен этим, но к чувству радости примешивался налет досады от того, что его признают в Дании, а в Германии, на родине, поклоняются другим кумирам, прежде всего Рихарду Вагнеру. Уязвленный Ницше задумал памфлет «Казус Вагнер». Это была блестяще написанная работа, пропитанная ядовитым и уничтожающим сарказмом.

Прежде всего Ницше отметил болезненный характер музыки Вагнера: «Вагнер – художник декаданса… Я далек от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот декадент портит нам здоровье – и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным все, к чему прикасается, – он сделал больною музыку».

Ницше утверждал, что Вагнер разработал новую систему музыки лишь потому, что чувствовал свою неспособность тягаться с классиками. Его музыка просто плоха, поэтому он прикрывает ее убожество пышностью декораций и величием легенды о Нибелунгах. С помощью грохота барабанов и воя флейт он стремится заставить всех остальных композиторов маршировать за собой: «Ни вкуса, ни голоса, ни дарования – сцене Вагнера нужно только одно: германцы… Глубоко символично, что появление и возвышение Вагнера совпадает по времени с возникновением «империи»: оба факта означают одно и то же – послушание и длинные ноги».

Памфлет был напечатан в середине сентября 1888 года, когда Ницше находился еще в Сильсе. В конце месяца он вновь поехал в Турин, где его самочувствие неожиданно резко улучшилось: пропали бессонница и головные боли, исчезли мучившие пятнадцать лет приступы тошноты. Ницше набросился на работу, совершал ежедневные прогулки вдоль берега По, много читал. Вечерами отправлялся на концерты или часами импровизировал в своей комнате на фортепиано. Он чувствовал себя превосходно, о чем незамедлительно сообщил матери и друзьям.

Но какой же контраст всему этому составляет некоторые поступки Ницше! К примеру, 10 августа он послал гамбургскому концертмейстеру Хансу фон Бюлову предложение поставить оперу своего секретаря, помощника и друга Петера Гаста «Венецианские львы», оцененную Ницше гораздо выше произведений Вагнера. Занятый делами Бюлов, который был к тому же директором берлинской филармонии, задержался с ответом. Напрасно прождав два месяца и потеряв терпение, Ницше, не выяснив причины молчания, написал в начале октября Бюлову в чрезвычайно резком тоне: «Вы не ответили на мое письмо. Обещаю Вам, что отныне навсегда оставляю Вас в покое. Я думаю, Вы понимаете, что это пожелание выразил Вам лучший ум века».

Одновременно Ницше пошел на разрыв отношений с писательницей и верной своей подругой Мальвидой фон Мейзенбух: он послал ей «Казус Вагнер», прекрасно зная о ее глубоком восхищении композитором. Словно не подозревая об этом, Ницше попросил узнать у ее зятя, кто мог бы перевести памфлет на французский язык и напечатать его во Франции. Получив вежливый и уклончивый ответ, а фактически отказ, Ницше пришел в ярость

и отправил Мейзенбух два оскорбительных письма: «Эти сегодняшние людишки с их жалким выродившимся инстинктом должны бы быть счастливы, имея того, кто в неясных случаях говорит им правду в глаза». Они нуждаются, продолжал Ницше, «в гении лжи. Я же имею честь быть антиподом – гением истины».

И во втором письме: «Вы осмелились встать между Вагнером и Ницше! Когда я пишу это, мне стыдно ставить свое имя в таком соседстве. <…> Разве Вы не заметили, что я более десяти лет являюсь голосом совести для немецкой музыки, что я постоянно насаждал честность, истинный вкус, глубочайшую ненависть к отвратительной сексуальности вагнеровской музыки? Вы не поняли ни единого моего слова; ничто не поможет в этом».

Ницше сжег мосты, связывавшие его с прошлым…

В конце 1888 года Ницше охватила мучительная тревога. У него все яснее начинали проступать черты мании величия и одновременно опасения, что мир никогда не признает его гениальных пророчеств. В лихорадочной спешке Ницше написал одновременно два произведения – «Сумерки идолов» и «Антихрист», явно недоработанную первую часть «Переоценки всех ценностей». Сам Ницше, правда, не хотел пока публиковать последний труд, вынашивая утопическую идею издать его одновременно на семи европейских языках тиражом по 1 млн на каждом. В свет она вышла только в 1895 году, причем с многочисленными купюрами.

Ницше подверг резкой критике христианские церкви и тех людей, которые называли себя христианами, на самом деле не являясь ими. Он противопоставил жизнь Иисуса евангелиям, в которых, по его словам, предприняты первые попытки по созданию системы догм христианства в вопросе негативного отношения к миру. Иисус же, по мнению философа, вовсе не отвергал мира, не истолковывал его только как преддверие лучшей потусторонней жизни. Лишь позднейшее искажение его взглядов превратило его учение в отрицание сего мира. Христос был, по утверждению Ницше, идиотом в древнегреческом значении этого слова, которое означает святость как нахождение в своем собственном мире. Ницше восстал против попыток церкви извратить смысл и цели истинного христианства, которое «не связано ни с одной из наглых догм, щеголяющих его именем».

Еще не закончив работу над «Антихристом», Ницше решил создать прелюдию к «Переоценке всех ценностей» в виде жизнеописания и аннотации своих книг, дабы читатели поняли, что он собой представляет. Так возник замысел работы «Ессе homo», где Ницше попытался объяснить причины своего охлаждения к Вагнеру и показать, как вызревало оно в его книгах на протяжении многих лет. Но и эта работа осталась, в сущности, черновым вариантом, в котором немало эпатирующего. Чего стоят одни названия главок: «Почему я так мудр», «Почему я пишу такие хорошие книги», «Почему я являюсь роком»!

Начали проявляться все новые симптомы болезни Ницше. Он торопился с публикацией своих незаконченных произведений. Ему мерещились кошмары и опасности, исходящие от военной мощи Германской империи. Его охватывал страх перед династией Гогенцоллернов, Бисмарком, антисемитскими кругами, церковью. Все они были оскорблены в его последних книгах, и Ницше ждал жестоких преследований. Как бы предупреждая их, он набросал письмо кайзеру Вильгельму: «Сим я оказываю кайзеру немцев величайшую честь, которая может выпасть на его долю: я посылаю ему первый экземпляр книги, в которой решается судьба человечества». Постепенная утрата понимания реального мира привела Ницше к плану объединения всех европейских стран в единую антигерманскую лигу. Наброски этого фантастического проекта производят тягостное впечатление.