10 гениев живописи

Балазанова Оксана Евгеньевна

Несмотря на то, что Гоген оставил его в трудную минуту, Винсент до конца жизни относился к Полю дружелюбно, переписывался с ним, справлялся, как идет работа. Он хорошо понимал Гогена. А для Ван Гога понять – значило простить.

После того, как Винсента поместили в арльскую больницу под наблюдение врача (точнее, 23-летнего практиканта) Феликса Рея, он оставался без сознания три дня. Гоген, уезжая из Арля, предварительно вызвал Тео. Когда тот приехал, Винсент уже начал приходить в себя. Он плохо помнил происшедшее, не понимал, зачем надо вызывать с места Тео, который как раз обручился с Иоханной Бонгер. Он уверил брата, что с ним уже все в порядке, и настоял, чтобы Тео вернулся в Париж.

В первых числах января Винсент уже приступил к работе, написав длинный тоскливый зал арльской больницы с закутками постелей и группой больных возле незажженной печурки. 7 января он вышел из больницы. Верный Рулен доставил его домой и вместе с семьей заботился о нем и после этого.

Все прошло так быстро, что Винсент отнесся к этому не серьезно, уверяя окружающих, что это обычный шок от переутомления и местного климата. Время от времени он ходил на перевязку к милому и внимательному Рею, написал его портрет. Тот с благодарностью принял подарок и только через много лет с удивлением узнал, насколько большую ценность хранил на своем чердаке. В эти дни Винсент написал еще два автопортрета. И если первый – скорее этюд, как будто художник проверял: вернулось ли к нему его искусство, то второй тянет на философское обобщение. Недаром его никто не называет автопортретом Винсента Ван Гога, а просто – «Человек с перевязанным ухом». Это образ стоического человека, не сломленного судьбой. Вейсбах дал ему еще более яркое название – «И все же!»

Казалось, все вошло в свою колею. И если бы не бессонница, Винсент считал бы, что все нормально.

В начале февраля у него появились кошмары и галлюцинации. Он собрался с силами и сам пришел в больницу. Его опять госпитализировали. Похоже, все было серьезнее, чем казалось сначала. Пробыв некоторое время в госпитале, Ван Гог снова быстро оправился, вернулся домой и принялся за работу. Вдруг в марте к нему явились полицейские и силой увели в больницу. Доктора Рея в тот раз не было, и Ван Гога заперли в изолятор. Он старался не протестовать, чтобы его не приняли за буйнопомешанного. Как потом выяснилось, группа жителей Арля подала мэру заявление с 30 подписями, требуя лишить Винсента Ван Гога свободы действий.

Тео, тревожившийся за брата, узнал об этом от пастора Саля – одного из горячих доброжелателей Винсента. Тот писал, что в свете первого приступа теперь все мелкие странности, не стоящие внимания, истолковываются неблагоприятно для Винсента.

Сам Ван Гог молчал. Тео взывал: «Нет ничего мучительнее неизвестности… Ты столько сделал для меня, что я прихожу в отчаяние, зная, что теперь, когда мне предстоят счастливые дни с моей дорогой Ио, ты переживаешь тяжкое время». На 17 апреля была назначена свадьба Тео с Иоханной.

На этот вопль души Винсент откликнулся, рассказав в подробностях, что случилось. Грубый арест, к счастью, не вызвал нового приступа, но петиция горожан его очень задела, оставив в душе шрам. Он не ожидал такого от соседей, даже писал, что все окружающие к нему добры и внимательны.

В оправдание соседей надо сказать, что никто из них этой петиции не подписывал и даже не слышал о ней. Но душевное равновесие было уже нарушено. Любимый дом Винсента опечатала полиция, во время половодья туда проникла вода. Дом в его отсутствие не топили, и многие картины испортились от сырости. Друга и добровольную няньку Рулена перевели в Марсель. Скоро туда же должна была уехать и жена с детьми. Винсент временно снял две комнаты у доктора Рея. Пастор Саль подыскивал ему другую квартиру, но художнику уже ничего не хотелось. У него опять был упадок сил. Из Парижа приехал навестить его Поль Синьяк. Художник Конинг, земляк Винсента, готов был надолго поселиться в Арле, то же самое предлагали художники Де Хаан и Исааксон, которые после отъезда Винсента остановились у Тео, но Ван Гог отклонял все предложения.

Будучи в полном сознании и здравом уме, он принял решение удалиться в убежище для душевнобольных.

Современные психиатры пытались восстановить клиническую картину болезни Ван Гога. И склонны считать диагноз, поставленный практикантом Феликсом Реем и подтвержденный доктором Пейроном, заведующим Сен-Польским приютом, правильным: эпилептический психоз. Среди родственников Винсента со стороны матери были эпилептики; падучей страдала одна из его теток. Позже душевное заболевание настигло и Тео и Виллемину. Очевидно, корни болезни следует искать в наследственности. Но наследственное предрасположение могло и не привести к болезни, если бы не «благоприятные» условия. Постоянное колоссальное напряжение умственных и душевных сил, хроническое переутомление, недоедание, алкоголь, нравственные потрясения – всего этого более чем достаточно, чтобы проявилось потенциальное предрасположение к болезни. Вряд ли отъезд Гогена можно считать непосредственной причиной вспышки болезни. Винсент не рассчитывал, что Гоген останется с ним надолго, поскольку ему было известно, что тот все время рвался куда-нибудь в тропики. Отъезд разве что чуть-чуть ускорил события. И уж совсем не могла быть причиной болезни предстоящая женитьба Тео, как пытаются представить дело некоторые исследователи. Они утверждают, что якобы Винсент ревновал брата, а также боялся, что Тео перестанет оказывать ему денежную помощь. Но Ван Гог всегда отличался альтруизмом. Даже когда Тео собирался жениться на «больной» Мари, Винсент поддерживал его и ободрял, а тут все же речь шла о счастье горячо любимого брата. Наоборот, письма свидетельствуют о том, как Винсент радовался, что теперь будет кому позаботиться о здоровье брата (а здоровье Тео к этому моменту тоже внушало опасения). Он был доволен тем, что хоть Тео порадует мать своим браком. Женитьба, скорее, была положительным фактором, который поддерживал в Ван Гоге желание выздороветь. Нет, болезнь начала наступать на Винсента еще в Париже.

После арльских событий вся оставшаяся жизнь Ван Гога проходит в тоске по прошлому – родине и былым мечтам. Его нельзя назвать сумасшедшим в полном смысле этого слова. Самое загадочное в его болезни – чередование периодов полного отключения от действительности и сохранения такой же полной ясности ума. В эти моменты его душевное спокойствие, трезвость анализа и четкость видения даже возрастали. Создается ощущение, что два постоянно сталкивавшихся в нем человека, о которых говорил Тео, наконец, разделились, не мешая друг другу. В его поздних произведениях нет признаков безумия. В них – не болезнь, а тоска. Как раз потому, что болезнь не затуманивала его разума, он и не мог избавиться от ужаса перед ней, от мысли, что когда-нибудь она может поглотить его целиком.

Убежище Сен-Поль находилось поблизости от маленького провинциального городка Сен-Реми, в красивой местности, с рощами олив, полями пшеницы и видом на отроги Малых Альп. Когда-то на этом месте размещался старинный августинский монастырь, от которого сохранилась церковь и часть здания. Вокруг приюта раскинулся не слишком ухоженный парк. Сосны этого парка мы можем видеть на многих картинах Винсента. Больных в убежище было немного, и Ван Гогу выделили не только комнату внизу, но и позволили использовать верхнюю комнату в качестве мастерской. Ему разрешалось выходить в поля на этюды, правда, в сопровождении санитара.

Больницей в те годы заведовал доктор Пейрон – корректный и внимательный, правда, не специалист по душевным болезням. Это, собственно, и нельзя было назвать больницей. Слово «убежище» больше соответствовало его сути – все лечение сводилось к длительным ваннам и соблюдению режима дня, а в роли охранников выступали санитары. Ван Гог работал, работал, работал. День за днем он писал поэму о природе Прованса. Языками пламени на его картинах вставали кипарисы, золотым морем разливались поля на фоне далеких гор. А среди волн пшеницы возникал одинокий маленький жнец как олицетворение Смерти, точно так же, как его Сеятель был олицетворением возрождения. Даже теперь, под нависшим над ним дамокловым мечом безумия, Ван Гог всегда писал с натуры. Лишь иногда он воспроизводил картины, возникающие в замутненном сознании, – так была написана «Звездная ночь» в июне 1889 года. Тео был встревожен этой картиной настолько, что попросил брата до полного выздоровления не рисковать, проникая в таинственные сферы.

Винсента хватило на осень и зиму. «Монастырская» жизнь начала тяготить его, тем более, что никто здесь в общем-то не пытался лечить. И он попросил Тео подыскать ему что-нибудь более подходящее.

Пока он находился в этом полудобровольном заточении, его имя начало, наконец, приобретать известность. Еще в мае Тео спрашивал, какие картины Винсент хотел бы выставить на предстоящей выставке Независимых в Париже. Ван Гогу было безразлично: «Пошли им, пожалуй, «Звездную ночь над Роной» и пейзаж в желтом и зеленом». Тео так и сделал, после чего поступило приглашение выставляться с «Группой двадцати» в Брюсселе. А это уже был успех. «Группа двадцати», дела которой вел энергичный Октав Маус, ставила своей целью показывать все самые интересные и значительные работы новых художественных течений. И вот целый ряд полотен Ван Гога, в том числе «Подсолнечники» и «Красные виноградники», появились на брюссельской выставке в 1890 году и вызвали сенсацию. «Красные виноградники» купила художница Анна Бош (сестра Эжена Боша – арльского знакомого Винсента) за 400 франков. Это был первый коммерческий успех Ван Гога. В январе появилась уже упомянутая статья о Ван Гоге, написанная молодым Альбером Орье. Правда, она была далека от настоящего понимания как сущности поисков Ван Гога, так и его личности, но это было начало славы. И наконец, уже в марте открылась выставка Независимых на Елисейских Полях, где десять полотен Ван Гога заняли целую стену. Подобранные по принципу контрастных сочетаний, они образовывали единый мощный аккорд, бьющий по восприятию. «Многие подходили ко мне, чтобы выразить свое восхищение ими, – писал Тео. – Гоген говорил, что твои картины – гвоздь выставки».