100 рассказов о стыковке. Часть 1
Шрифт:
После случая с американской переводчицей легкого поведения «охота на ведьм» развернулась вовсю. Все оказались под подозрением, за исключением, пожалуй, Бушуева — «жена Цезаря вне подозрений». Зацепили даже заместителя технического директора. У него, как у всех, нашлись мелкие грехи, а вернее, огрехи. Выпил чуть больше положенного и склонил голову на плечо вражеской переводчице и… еще немного, и накопился компромат, чтобы покатить очередной «баллон».
Ох, как не просто нам было выполнять важнейшие постановления партии и правительства.
Согласно общепринятой практике, которая подтверждалась инструкциями и так называемыми директивными указаниями для каждой делегации, выезжавшей за рубеж или принимавшей иностранцев в стране, после встречи необходимо было представить экспресс- и технический отчеты. В первый включалась информация обо всех контактах с иностранцами, о посещениях и о самих специалистах и неспециалистах. ЭПАС был длительной программой, связи установились устойчивые, поэтому их копали глубоко. У нас постоянно поддерживалась и подогревалась подозрительность
Иногда казалось: а может быть, они правы, ведь профессионалы информированы гораздо больше и… вообще! Только годы спустя, уже в период гласности, многое стало понятнее. Мы все писали экспресс–отчеты. Большинство из нас понимали, что служба безопасности имелась у обеих сторон, обе выполняли свои обязанности. Помню, как в Нью–Йоркском аэропорту еще в марте 1972 года нашей группе пришлось ожидать самолет на Хьюстон в течение нескольких часов. К нам подошел мужчина и, умело «войдя в контакт», пригласил в салон первого класса. Не знаю, какие главные функции он выполнял, но по крайней мере не выведывал никаких секретов. Стало даже как?то спокойнее, когда он вручил нам наклейку с эмблемой security (безопасность) — ведь мы путешествовали одни, это был первый самостоятельный вояж стыковщиков в Хьюстон. В Москве пришлось с сожалением приложить эту красивую эмблему к нашему экспресс–отчету.
Как я уже рассказывал, при первом посещении фирмы «Рокуэлл» в ноябре 1973 года к нам присоединилось московское пополнение. Среди них оказались сразу несколько новобранцев, в том числе С. С. Темнов, мой старейший расчетчик, прочнист, конструктор, испытатель, в общем, специалист на все руки. Почему?то американцам он поначалу показался подозрительным: маленький, в очках, значит — шпион. Его решили проверить. Испуганный Станислав (шутки в сторону, первый раз в логове империализма) вбежал в кабинет: «Меня куда?то зовут, говорят — побеседовать… по технике». Я постарался успокоить его: «Стаc, ты знаешь намного больше их всех, не бойся, иди». Через полчаса Темнов вернулся целый, невредимый и довольный. Больше моих людей американская контрразведка никогда никуда не вызывала.
Фирма «Рокуэлл», по нашей терминологии, — режимное предприятие. Наряду с космической тематикой здесь в те времена создавалась и военная техника. Для нашей группы организовали специальный режим: за нами всюду следовал сопровождающий, даже в туалеты. Нас в этой части было трудно удивить, пахать так пахать, писать так писать.
На моем письменном столе оказался (видимо, достался от прежнего хозяина) перекидной календарь, на страницах которого попадались заповеди по сохранению военной тайны. Раза два в неделю календарь напоминал его обладателю о секретах и давал советы, как не проболтаться. Он напоминал о том, что враг подсматривает и подслушивает, и о том, чего даже мы не знали. В наших п/я в соответствии со служебной инструкцией за установление степени секретности собственных разработок и за сохранение тайны ответственность несли сами основные исполнители. Каждый начальник отвечал за себя и за своих подчиненных. Мне подумалось, что такие заповеди могли пригодиться. Я показал календарь В. Поделякину. Ему он, конечно, тоже понравился, и мы решили попросить такие же в качестве специальных сувениров. Нашу просьбу выполнили с лихвой: новенькие, красиво упакованные календари перекочевали в дорожные чемоданы. Каково же было наше удивление, когда, распаковав в Москве подарки, мы обнаружили календари… без секретных заповедей. Контрразведка оказалась сильнее нашей прозорливости.
Как упоминалось, в 1971 году профессионала Поделякина «внедрили» в РГ2, а осенью 1973 года он приехал к нам в составе московского подкрепления уже как помощник технического директора и остался с нами до окончания отработочных испытаний. Мне стало легче, ведь теперь за соблюдение режима отвечал старший по званию, тем более — профессионал.
В который раз мне вспомнился конец зимы 1972 года. В подмосковном санатории я оказался в одной комнате с горьковчанином по фамилии Коган (к сожалению, его имя затерялось в моей памяти). Мы прожили вместе только неделю, но я никогда не забуду этой встречи. Мне не забыть его рассказов о том, как перед войной он окончил МВТУ, и как воевал штурманом, летая на ночных бомбардировщиках, и о том, как начиная с 1942 года осваивал американскую авиационную технику, а после войны работал в Комитете по приборостроению и автоматизации, и о том, как после письма трех академиков Сталину готовил постановление по цифровой вычислительной технике, и о том, как в это же время в связи с «делом врачей» его обвинили в саботаже и он попал в лагерь, о том, как его и многих других интеллектуалов спасал в мордовских лесах начальник лагеря — офицер МВД, о том, как после XX съезда появилась первая комиссия по реабилитации, о том, как его освободили и он, москвич, переехал в Горький, о том, как защитил докторскую диссертацию и, перенеся инфаркт, внедрял компьютеры, лежа в больнице, и наконец, как попал в этот санаторий в Звенигород. Это был первый человек, который так подробно рассказывал мне о таких событиях и о людях, о тех, кто умел оставаться человеком, в том числе среди офицеров, и о тех, кто терял человеческое лицо.
Еще раз должен сказать: вокруг ЭПАСа тоже были разные люди, что подтверждают описываемые
В начале декабря Джек Уэйт организовал для нас поездку на юго–запад от Хьюстона, почти на границу с Мексикой. В тех малонаселенных районах Техаса, на побережье залива, была прекрасная охота на уток. Русские стреляли не хуже американского ветерана войны. Охота осталась в нашей памяти надолго, и не только благодаря пережитым эмоциям и фотографиям. Какое?то время спустя после возвращения в Москву на Поделякина как старшего по команде тоже «покатили баллон»: пробыл за границей дольше, чем было запланировано, в Америку ездил развлекаться, на кого?то охотился(?), не соблюдал устав и заповеди. К тому же обнаружили охотничьи и другие крамольные фотографии — с ногами?то на столе{!), можно сказать, в американском, порочащем советского человека стиле. Для серьезного дела всего этого оказалось все же недостаточно, но специальный помощник технического директора, профессиональный контрразведчик, тоже стал невыездным. Претендентов съездить поохотиться на уток, а заодно и «на ведьм», хватало.
Широко известно, что все советские люди, выезжавшие за границу, старались захватить с собой провиант. Это позволяло сэкономить валюту, чтобы истратить ее на дефицитные товары, ведь почти все в стране было в дефиците, одежда, в первую очередь детская и женская, радиоприемники и магнитофоны.
Продукты возили все. Как рассказывали мне сотрудники советского представительства в ООН, они наблюдали в нью–йоркском аэропорту такую необычную и одновременно характерную таможенную сцену. Известный советский кинорежиссер Сергей Герасимов, с медалью Героя Соцтруда на лацкане пиджака, подвергался экзекуции. Таможенный чиновник поднимал высоко над головой, так чтобы было видно всей очереди, одну за другой банки мясных консервов, батон колбасы, буханку хлеба, спрашивая каждый раз: «What is it?», — и демонстративно бросал их в корзину реквизированных вещей (ввоз мяса и хлеба в США был запрещен законом еще в XIX веке).
Не имея золотой медали, рядовые россияне часто оказывались более находчивыми. Они наклеивали на тушенку этикетки от рыбных консервов, а в критический момент могли, показывая на голову поросенка и не моргнув глазом, отвечать на американский вопрос так: это по–вашему — «фиш» (fish), по–нашему — лучшая рыба (значит — колбаса).
У наших заводчан, нередко выезжавших в качестве монтажников на космические международные выставки, сложилась практика отправлять свой провиант в контейнерах вместе с основным оборудованием и материалами. При подготовке к поездке на совместные отработочные испытания в 1973 году двое рабочих–сборщиков из моей команды предложили воспользоваться тем же способом. Это казалось естественным, так как в контейнерах отправлялось все необходимое, включая дополнительный груз для личного пользования. Туда входили такие предметы, как спецодежда, средства гигиены и профилактики, так называемые культ- и спорттовары. Наша поликлиника снабдила нас лекарствами первой необходимости, а профсоюзный комитет позаботился о досуге. Для нас приобрели спортивную одежду и обувь, футбольный мяч, который мы с таким упоением гоняли на техасских полях, шахматы и шашки и, конечно, пластинки с патриотическими песнями о войне и о подвигах советских космонавтов. При таком обеспечении ничего не стоило добавить к этому грузу и кое–какие продукты, чтобы сохранить, опять же привычное для многих, меню, например традиционную российскую кашу. Так же, как моя семья, члены команды, наверно, надолго запомнили традиционную утреннюю кашу как прекрасное дополнение к американским молочным продуктам и фруктам. В результате такого комбинированного снабжения практически никто из нас не заболел, не потерял, но и не прибавил в весе.
Конечно, мне хотелось, чтобы все было официально, чтобы провиант тоже был включен в перечень отправляемого груза. Я обращался к начальнику цеха Г. Маркову, главному инженеру ЗЭМа И. Хазанову и другим руководителям. Никто не возражал, но и никаких бумаг составлено не было. Отсутствие документов и послужило поводом для того, чтобы позднее начать разбирательство нашего «государственного преступления». Это случилось после второй поездки, после жаркого лета 1974–го.
Забегая вперед, надо сказать, что в качестве дополнительного аргумента в свою защиту мы приводили такой факт: американские специалисты из НАСА и фирмы «Рокуэлл» в своих служебных контейнерах тоже доставили в Москву большое количество личных вещей, включая продукты питания и питьевую воду. Даже туалетная бумага у них была своя, более мягкой, специфичной фактуры. С этим деликатным предметом был связан один интересный эпизод. Как?то в понедельник, обмениваясь впечатлениями о проведенном уик–энде, американцы активно обсуждали сенсационный успех одного из членов их команды, причем далеко не самого молодого и привлекательного. Как оказалось, накануне, во время экскурсии по древнему Кремлю, он познакомился с молодой американкой, к тому же дочкой миллионера. Ему даже удалось пригласить ее в гости, «в номера». И что бы вы думали, в чем оказалась главная причина такого успеха? Как излагал это Боб Уайт, приманкой стала та самая нежная туалетная бумага, которая не шла ни в какое сравнение с гостиничной, нашей российской, иногда похожей на наждачную, по крайней мере, по виду. Наверное, в память о тех непростых временах в наружном туалете моей дачи рядом с нормальной висит обрывок наждачной бумаги.