100 тисяч слів про любов, включаючи вигуки

Андрухович Юрий Игоревич

Гена!

Возвращаю твои слова: «Я пишу тебе ясными, прямыми, электронными словами: я тебя не люблю». Гена, не ври себе и мне. Ладно, будь со всеми на «Вы», прячься в своей башенке. Что за этим? Страх, желание скрыть, что ты не perfect. Стоматолог лезет в рот, а рот — часть черепа. А душа где? В черепе. Ты понял, что ты теперь мой отец? Отец — не работа, не профессия: сменить нельзя. Второй раз я не смогу не простить отцу. Ты в стихах тепло говоришь о детдомовцах и красиво любишь женщин. Ты поймал меня в капкан. Больше писать тебе не буду. Зачем на первое письмо моё ответил сердечно, проникновенно? Это что, опыт над кроликом с кормом и электричеством? Вылезай, трус, из своей стеклянной башни! Разбей стекло! Ты же не психопат! Да, истории с шаровой молнией не было. Но всё остальное было! И веранда, и твоя рука на моём плече. Оно горит! Оно обожжено! Забыл, как одёрнул руку, когда вошла Светлана Ивановна, а я сидела как голая, но стыдно мне не было. Я сейчас ещё красивей, в цвету, просто жемчужина. А ты — чувствительный инвалид. Только в книгах летаешь, а в жизни бредёшь, ногами шаркаешь. То кнутом грозишь, то пряником манишь. А я люблю инжир, мёд, гранаты. Если б встретила отца, изрешетила б: не из «узи», а из «калашникова». Подонков — уничтожать. Так прежде думала. А благодаря тебе простила обоих: и его, и тебя.

Мысли разбежались. Раньше писала в охотку (твоё слово), а теперь одни страдания. Сегодня пятница. Ты уходишь со службы, так и не ответив. Уик-энд без тебя. От твоей доброй воли завишу, а её у тебя нет. Сколько можно терпеть мою наглость: унижать, просить прощения и снова унижать. Сожалею. Сворачиваюсь. Каюсь. Ой, мои письма вернулись. Посылаю снова. Получилось! Вечером приедут дети с внуками. Поставила песочный торт с абрикосами в духовку. Заморожу к нему лимонный парфэ. В жару — приятно. Запекаю на одноразовых круглых противнях, раскладываю половинки слив срезами наверх, посыпаю ванильным сахаром, корицей. Утром заметила, что птички просыпаются в 6.30, на полтора часа позже. Это птички-зебры, с открытым в полёте веером на голове, а как сядут на провод, веер смыкается вроде сабельки. И такие серьёзные. Всё, мой серо-перламутровый. Устала тук-тукать. Ответь что-то смешное. Говорю: га-у-гуа. По-русски — это язык гусей. А на иврите: тоска, сосание под ложечкой. Днём плавала в море, как дельфин, а вернулась домой и — га-у-гуа. Не хочу быть литературным образом. Вычеркни меня из рассказа. Хоть имя другое дай! Одни плевки от тебя. Пойду-ка в душ. Не люблю хитрованов-манипуляторов. Люблю прямых, отважных. Может, любовь моя клейкая, нудная? Тебе что, жалко двух-трёх строк? Я на тебя слёз не жалею. Наши электронные свидания у меня в печёнках. По радио играют «Лунную сонату». Начали! Поплыли, разъехались, опять встретились. Прыжок! Легко подбрось меня, только точно, чтобы мягко приледенилась на остриё конька и закружилась, как юла. Незаметно пальчиком покажу: отлично, молодец. Не обращай внимания на мою болтовню о сексе. Наверное, я не из благородных, кровь у меня не синяя. Или надо сказать «голубая»? Ну что ты молчишь? Злишься? Не надо. Я — хорошая. Хочу подлизываться. Злость прошла. Здесь говорят, что у русских и марокканцев горячая кровь. Да, опечатка вышла смешная. Честно, я не знала слова «эпистолярный» и по испорченности написала «эписторальный». Я же стоматолог. Вчера в бассейне такое случилось! Я плавать умею, но боюсь и плаваю поперёк. А тут решилась, разжала колени, мяч выскользнул, и пошла, пошла. После нырнула, нашла мяч, сжала его коленями, и все принялись хлопать. Инструкторша сказала: «Ну вот, подружилась с водой». А я подумала, что в первый раз решилась нырнуть благодаря тебе. Гена, дорогой, твои подозрения обоснованы: нет у меня толкового словаря, а в Интернет не знаю, как войти, какой-то гуголь-муголь нужен. Но ты хитёр: нарочно вставил «эпистолярный», чтоб вглядеться в корень. А английский словарь у меня под рукой. Слово «lovable» можно перевести по-разному: во-первых, «симпатичный», «приятный»; во-вторых, «достойный уважения, любви». Ты что имел в виду? Я человек чувствительный, могу возомнить. Внеси ясность…

Гена!

Три часа ночи. Пришла обвинять. А ты молчи: привык. Да, переписку начала я. Отправила наивное письмо о первой любви к призраку, а призрак заварил такую кашу, что полгода её расхлёбываю. Какого… прислал мне нежное, грустное письмо? Твою мать! (Светлана Ивановна здесь ни при чём). Кмату не привык? Я — ведьма, дрянь, б… и умею оччень хорошо материться. А рассказик твой — фантазия, вымысел, но слова такие нежные, завораживающие. Ты хотел, чтобы я прочла этот рассказ. Силки плёл. Да я же пень: в поэзии ни бельмеса, всё за чистую монету принимаю. И теперь — банкрот. Как ловлю тебя за штаны, так дружба. ПОРЯДОЧНО? Себе ври сколько хочешь. Но та, которую в стихах и прозе любил, — это я!

Твоя Стерва.

Гена!

В конце сентября я загляну в Кёльн. Встретимся на полчаса. Выпьем кофе. Мучит меня грусть увяданья. Довольно глупостей. От тебя веет холодом, и я могу подцепить пневмонию. Кто будет выхаживать? Барак? Я совсем не обиделась. Психиатр сказал, что обидчивость — тупик. Одно разрушение. Как тебе удаётся обижать меня? А ты дождись, веди правильный образ жизни: без алкоголя (да, подозреваю тебя), без… Ты мне не нужен: хоть и умён, а недоразвит. Я от тебя окончательно освободилась, а заодно от папочки. Депрессий не было и не будет: не потакаю себе, не алкоголичка, не курю, не б… так, лёгкие отклонения, но в пределах нормы. В этом августе мало тараканов, зато полно муравьёв, но они не противные. Сидела в туалете, наблюдала, даже засиделась. Туалет между кухней и гостиной на первом этаже — их перевалочный пункт. Тут они встречаются, тыкаются мордочками, расползаются, а есть забавные: ползут друг за другом, один чуть впереди, а другой позади — наверное, запах подошёл. Я всё-таки, мой сероперламутровый, окрепла. Твоя заслуга. Сама не верю, что выкарабкалась. Глубоко нырнула. Вот дура! Бранила его, кляла. Балда Ивановна! А ты испугался? Какой ты мужественный, открытый, и в книгах, и в жизни. Всюду — от первого лица. А мне придумай другое имя. Пожалуйста. Ездила на море. Одна. Не люблю с подругами. Они мешают думать. У тебя тоже скоро отпуск. Поплаваешь? Почему Кавказ? Пишешь, что тянет туда, где воюют. Тебе что, меня мало? На берегу лежала на животе, читала, облокотившись на сильные руки. Облака не давили, сходились, сливались нежно. У них был женский профиль, длинные светлые волосы. А вечером встретились: семь девчонок из Черновцов. В самом конце Бэтя сказала: «Помнишь, у тебя были соседи, два брата, один на Дальний Восток уехал, а другой в Германии, писатель. Как их фамилия?» Никто не заметил, что у меня перехватило дыхание. Что за жизнь? С двумя мужчинами живу. Один рядом, греет по ночам. Они всё прохладней, а я животное без меха, мне тепло подавай, физическое. И словесное. Вот поэтому — два мужичка. Хоть и целуешь по-дружески, всё равно чувствую твои руки, губы, и нет у тебя власти запретить это! Сам задыхайся! При чём здесь Кавказ? Америка не рекомендует своим гражданам туда ездить. Зачем тебе это пекло? Пишешь рассказ о войне? Тебе что, воображения не хватает? Придумал же шаровую молнию, или у тебя всерьёз рука в ожогах? У нас ночами ветер с моря пополам с песком, а машины больше туда не ходят: две-три в день. Я не жалею, что так и останусь твоей соседкой. Я тебе так же чужда, как и моя страна. Что-то тебя влечёт издали, запах корицы, средиземноморский ветер, а вблизи — коробит. Западное Средиземноморье тебе родней. Твоё право. Издали буду тебя любить, секс не нужен, он может разочаровать, а я хочу… Ты ни с кем не создал дома: вечно тебя где-то носит, меняешь страны, дома, женщин. Знаю красивые пары. Они вкладывают не на сторону. На стороне — легче, не надо вкладывать. Мне тебя жаль. Вместо секса — реву. Ты назвал меня «Дельфинчиком». Почему? Потому что услышала твой зов о помощи и приплыла? Как хорошо, что ты уезжаешь. Мне не нужна зависимость от тебя. Мне нужна глубина. Я хочу действовать с позиции тишины. И пока ты на Кавказе, у меня будет месяц. Уходим в отпуск — друг от друга. Мы и тогда с тобой не прощались. Я просто боюсь стареть, вот и придумала себе надежду. Чем-то да займусь: пластикой (восстановительные пломбы), рисунком (вскрытие десны), красками (протезы, коронки). Всё равно мы уже вместе. Навсегда. Ну что ты молчишь!? Притаился? Повторяй за мной: «Я тебя люблю». В угол забился? В рот воды набрал? Знаешь писателя Рушди? Так вот, ты — мой персональный Рушди, а я — твой аятолла. Приговариваю тебя к каре господней. Жди. Это случится на улице в Кёльне. К тебе на шею бросится женщина. Ты не успеешь её разглядеть. Ты услышишь взрыв, и вы вместе взлетите в воздух. Вместе. Навсегда.

Роза.

Я часто думаю о происхождении и природе молний. Считать ли шаровую молнию духом? Есть ли у неё тело? Те, кто видел её, утверждают, что она не переливается через край, не даёт течи. Тогда, может быть, она состоит из газа? Но газы, как правило, компенсируют свою невидимость запахом. Шаровая же молния ничем не пахнет, правда, и невидимой её не назовёшь, скорее прозрачной. Да, она определённо не твёрдая и не жидкая, но что-то не позволяет назвать её газообразной. Линейную молнию знают все, а вот шаровую — единицы. Таких людей ещё меньше, чем наблюдавших НЛО. Оказывается, метеорологам известна особая разновидность людей и дельфинов, которые чувствуют возникновение напряженного поля между землёй и тучами, предшествующего зарождению молнии. Линейный разряд, который мы видим в предгрозовом и грозовом небе, — это лишь обрывок гигантского провода, натянутого между небом и землёй. В редких случаях можно наблюдать распад молниевидного стержня на яркие горошины. У подобной молнии тоже есть название — четочная, но на самом деле она лишь вариант линейной.

По крупицам я собираю свидетельства людей, которым довелось нос к носу столкнуться с шаровой молнией. Кое-какие выводы позволю себе сделать. В среднем диаметр шаровой молнии — около тридцати сантиметров. Тепло она источает, но только в непосредственной близости. Цвет — переменчив, где-то между лимонным и апельсиновым. Движется неторопливо, так что слово «молниеносный» к ней не относится. Есть у неё любимая пора года: лето. Яркость — умеренная, вроде лампочки. Средняя продолжительность жизни — около минуты. Рождению предшествуют искры, язычки пламени, огненные мазки. Всё это перемешивается, схлёстывается, взбалтывается и внезапно обретает сферическую форму. Очевидцы отмечают особую чувствительность шаровой молнии в отношении рельефа: она может двигаться, аккуратно огибая замысловатые кровли, кроны деревьев, пожарные каланчи и водонапорные башни. Но, попав в помещение, шаровая молния словно срывается с цепи: парит, ныряет, взмывает. Так она празднует освобождение от гнёта Земли с её агрессивным электрополем. Но где бы она ни находилась, каждую секунду своего короткого существования шаровая молния живёт с полной отдачей, словно предчувствуя скорую гибель.

Линейная молния не так интересна. Она грубей, примитивней, можно сказать, мужественней. На её совести десятки тысяч убитых. Шаровая молния, хоть и редко, но тоже способна на убийство. Одной из её жертв, физику Георгу Вильгельму Рихману, я посвятил книгу. Г. В. Рихмана, «по природе лифляндца», в 1740 году избрали адъюнктом Петербургской академии наук, а годом позже профессором. Он исследовал теплообмен, магнетизм, упругие свойства воздуха, холодное свечение тел. Высказал гипотезу об одновременном сосуществовании в атмосфере Земли около двух тысяч гроз и ста молний. Г. В. Рихман жил на углу 5-й линии и Большого проспекта Васильевского острова в Санкт-Петербурге. Через собственноручно сделанные приборы и установки часто «приглашал в гости» молнию, с целью найти надёжные методы грозозащиты. В ходе экспериментов не раз подвергал себя и жену Анну риску. Во время грозы 26 июля 1753 года в сенях своего дома Рихман вплотную подошёл к электрометру, соединённому с молниеотводом на крыше. Внезапно от металлического шеста установки отделился светящийся шар и ударил учёного между глаз. Георг Вильгельм Рихман как подкошенный рухнул на деревянный сундук, стоящий за ним. По его телу прошла судорога, и он испустил дух. Академия наук пожаловала Анне 100 рублей на похороны мужа. Впоследствии в рукописях учёного была найдена записка, в которой говорилось, что сконструированную модель молниеотвода он посвящает Розальбе, своей первой любви. О жизни и смерти Розальбы никаких свидетельств не сохранилось.

Тарас ПРОХАСЬКО

ГОСПОДИ, ВІДВІДАЙ ВИНОГРАДНИК

Правдивий Боже, котрого Божим словом і Божою Мудрістю називаємо.

Творче світу, що Ти породив із любові для любові, яку лише сам розуміти здатен.

Дякую, тобі, Боже, за Твою посвяту і Твоє переживання, які Ти сам собі уділив, втілившись колись і назавжди у Синові своєму єдинородному.

З Тобою, Спасителю, я можу говорити, знаючи, що нічого більшого бажати собі не можу, бо ніщо інше не є ні мені, ні Тобі потрібним.

Ти, що любиш мої сумніви і темність, просвітли і прийми мене.

Бо тільки Тобі звіряюся, котрий знає незрівнянно більше про мене, ніж насмілюся і зумію про себе виповісти.

Дякую, Сотворителю, що існує — є, а є — існує. Що було — буде, а буде — було.

У захваті Твоєю передбачливістю, радісно переживаю свою тілесність, яка Тобі так мила.

Обмеженість моїх тілесних відчувань якнайкраще відповідає тому Твоєму намірові, світлом якого Ти мудро уділив мені, моїм здатностям перекладати велич Твоєї вселенської любові на зрозумілу мені мову Твого послання.

Не спинюся, Господи, у жазі розуміння Твоєї щедрості.

Не зраджу Тебе ніколи у прагненні усвідомлення того призначення, яке Ти мені так тихо заповів.

Любов Твою визбирую на кожному кроці, бо вона паде на мене.

Вдячністю до ласк Твоїх сподіваних і неочікуваних повниться тіло моє, за Твоєю подобою Тобою створене.

Тільки Ти знаєш, що у ніяку промовленість не вкладається те прожите, за що я дякую Тобі.

Як було би добре, якби Ти якось скористався з усіх моїх любовей, розділивши її одну серед тих, хто ще любові не зазнав, а прагне.

Із прірви своєї гордині, оживлений, однак, Тобою, насмілюся відмовлятися від частини Твоїх щедрот.

Прошу, Боже Отців наших, торкнутися милосердям своєї любові усіх тих, хто не хоче у своєму вільному виборі її запізнати.

І, а, але, бо… нехай буде воля Твоя, а не моя. Мені ж залиш свободу любити. Амінь.

Наталка СНЯДАНКО

ЧЕРСТВЕ ПЕЧИВО

Найкращою подругою Надії Петрівни була Анна Степанівна.

— Надєнька, ти не представляєш, шо він знову затіяв, — вигукувала Анна Степанівна, театрально закочувала очі і шумно ввалювалася до помешкання у своїй каракулевій шубі.