1000 не одна ночь
Шрифт:
– У тебя нет имени, нет прошлого и нет будущего. У тебя нет ничего, кроме настоящего, в котором только я решаю будешь ты есть, пить, дышать или нет. Захочу – я тебя раздеру на куски, захочу – оттрахаю во все твои дырки, захочу – отдам своим солдатам, а может, просто отрежу тебе голову и повезу, как трофей, в свою деревню, чтоб из твоих волос сплели веревки или сделали украшения. Ты понимаешь, насколько ты никто?
Нет, я не понимала… я ничего не хотела понимать, мне стало опять до дикости страшно. Все, что он говорил, звучало, как кошмар наяву. Ведь сейчас такого уже не случается с людьми, их ведь нельзя вот так… А дальше произошло то, чего я не могла себе представить даже в самой жуткой
Лучше бы он меня убил. Лучше было сдохнуть там при переправе, чем оказаться в руках этого монстра и садиста. Зачем я нужна этому шакалу? Чтобы мучить? Чтобы забавляться самому, а потом отдать своим людям?
Сильно болели скулы, и я была уверена, что на них остались синяки от его пальцев. Откуда он знает русский язык?… Значит, он не просто необразованное чудовище, выросшее вдалеке от цивилизации. Нет, он циничный ублюдок, который наверняка живет двумя жизнями.
_____________________________________________________
куууус оммак*1 – твою мать. Арабский разговорный, прим. автора
ялла*2 – давай, быстро, двигайся, побуждение к действию. Арабский разговорный, прим. автора
халас*3 – хватит, довольно. Арабский разговорный, прим. автора
шармут*4 мн. число (шармута) – шлюха. Арабский разговорный, прим. автора
Глава 4
Я настолько вымоталась и устала, что, несмотря на ужас, засыпала сидя, прислонившись головой к тому самому столбу, к которому меня привязал ибн Кадир. Перегонщики называли его на русский манер именно так. Его имени я не запомнила. Да и зачем оно мне, если я обязана называть его Хозяин. Я все еще не могла поверить, что это происходит на самом деле. Что у меня теперь есть хозяин, как в жутких фильмах про рабство или книгах про средневековье. Мысли о том, что меня ищут, были самыми упоительными и сладкими. Только они давали утешение и помогали не сойти с ума. Я цеплялась за них, как за спасательный круг, чтобы не утонуть в панике и отчаянии. Иногда мне хотелось, обезумев, орать и рвать на себе волосы, требовать, чтоб меня отпустили… но я понимала, что тогда со мной никто церемониться не станет. Меня действительно убьют.
Все тело превратилось в сплошной пульсирующий синяк. Я ужасно замерзла, зуб на зуб не попадал, и от холода впала в ступор. В пустыне так всегда – обжигающая жара днем и холод ночью. Когда-то меня восхищали пески и ярко-синее небо над оранжевыми валунами и барханами. А сейчас пустыня казалась мне ненавистным и отвратительным местом. Песок забился везде, где только можно. Я казалась себе грязной, липкой и шершавой. Он хрустел у меня на зубах и забрался в складки на коже. Наверное, я бы готова была на что угодно за душ и за чистую одежду. А еще за кусок хлеба… маленький кусочек. От голода желудок уже не урчал, он болел и сжимался спазмами. Но все еще не до такой степени, чтобы есть с земли. Животным я не стану. Тогда уже действительно лучше смерть.
Сквозь полудрему, больше похожую на какое-то беспамятство, вдруг ощутила, как меня накрыли чем-то очень мягким и горячим. По коже прошла волна расслабления, и, согреваясь, я вздрогнула от удовольствия. Господи, все познается в сравнении, сейчас я была счастлива просто теплу, разливающемуся даже изнутри, и кратковременному отдыху. Наверно, бедуины хранят свои вещи, пока они им нужны. И я пока нужна. Как долго продлится это «пока», я не хотела думать, потому что от паники все скручивалось внутри. Если я ей поддамся, то долго не протяну. А я хотела жить. Я хотела вернуться домой к своей семье.
В палатке развели костер, запахло кофе и чем-то пряным, фруктовым, но у меня не было сил открыть глаза. Мне казалось, что у меня синяки даже на веках и болят кончики ресниц. Смертельная усталость настолько сильная, что нет желания даже шевелиться.
– Зачем ты оставил в живых этого русского недоноска, брат Аднан? Отпустил шлюх Асаду везти! Надо было похоронить и его, и шармут грязных там в песках. Не пойму я тебя иногда.
– Развязать сейчас разборки с Асадом? Пусть этот шакал считает, что мы его пока не трогаем, и расслабится. Он ждет партию стволов. Мы тоже подождем вместе с ним.
– А эта нам обузой в дороге будет! Из-за нее на сутки задерживаемся. Сдалась она тебе. В каждой деревне шармут хватает. На хер тебе эта русская дура, которая слова по-нашему не знает? Строптивая, упрямая. Отдай ее воинам, потом бросим в песках, пару дней – от нее шакалы и солнце даже пепла не оставят.
– Думаешь, дура?
Я слышала их разговор, но глаза не открывала и даже не шевелилась, иногда вырубалась и видела море или цветущие сады, слышала голос мамы, а потом снова проклятые голоса этих зверей. Я не заметила, как он подошел ко мне очень близко, но, когда склонился прямо к моему лицу, ощутила его запах, не похожий ни на один из всех, что я ощущала раньше, и жар дыхания. Сон тут же испарился, и все тело напряглось до боли в суставах. Но я продолжала делать вид, что сплю, и молиться, чтоб он не трогал меня.
– Интересно, когда она ехала сюда с другими шалавами, мечтающими раздвигать ноги перед богатыми египтянами или иудеями, она понимала, что на самом деле ее могут продать таким зверям, как мы? Представляла, что с нее снимут кожу, насадят на вертел и поджарят на костре, чтоб потом скормить мясо моим хищникам. Как думаешь, Анмар захочет сырого мяса или жареного? Что если я скормлю ему ногу, а ее оставлю в живых, чтоб и дальше кормила моего монстра по куску в неделю?
Его голос был насмешливо тихим, но меня каждое слово привело в неописуемый ужас, и я широко распахнула глаза на последних его словах. Спазмом дикого приступа тошноты свело горло, и я с позывом скрутилась над полом, а изверг расхохотался оглушительно громко, так громко, что у меня заложило уши и грудь сдавило, как стальными обручами. А ведь он это сказал на арабском…
– Ну что, Рифат, как считаешь, все ли идиотки знают так хорошо арабский? Кажется, мне не зря подарили эту маленькую сучку.
Он вдруг схватил меня за ошейник и дернул наверх так сильно, что я стала на носочки, а овечья шкура спала на пол, и теперь я от холода и от ужаса вся покрылась мелкими мурашками. Господи, какой же он огромный, даже на носочках я едва достаю ему до плеча. И эти глаза, они словно клеймят меня, пробивают насквозь, как иголками. Мне кажется, ему не нужно даже разговаривать, достаточно этого убийственного взгляда из-под густых черных бровей.
– Может быть, она работает на Асада. Вот мы это сейчас и узнаем. Зачем вдруг мне подарили именно ее. Я не люблю и не верю в совпадения.
Я смотрела ему в лицо расширенными от страха глазами. Сейчас происходило нечто плохое. Нечто такое, от чего взгляд этого зверя стал злым и полосовал меня по оголенным от страха нервам.
– Понимаешь меня, да? Хорошо понимаешь. И тогда все понимала. Зачем вышла? Кто надоумил спектакль сыграть?
Я отрицательно качнула головой и тихо ответила по-русски: