12 Жизнеописаний

Вазари Джорджо

Находясь при нем, я знал, сколько он сделал рисунков, сколько раздавал советы по поводу картин и зданий, не требуя никакой платы. Что же касается денег, то никаких доходов у него не было, торговлей он не занимался, в поте лица заработал он их трудами и прилежанием. Можно ли назвать скупцом того, кто, как он, приходил на помощь беднякам и, не разглагольствуя, давал приданое девушкам, обогащал помощников своих по работе и служителей, например, сделав богатейшим человеком слугу своего Урбино. Однажды на вопрос Микеланджело: «Что будешь делать, если я умру», Урбино отвечал: «Пойду служить еще кому-нибудь». – «Бедняжка, – сказал ему тогда Микеланджело, – скудости твоей я помогу», и сразу подарил ему две тысячи скуди, что впору цезарям или великим папам. Своему племяннику он давал три или четыре раза по тысяче скуди, а в конце жизни оставил 10000 скуди помимо своего римского имущества. Микеланджело обладал памятью глубокой и верной; достаточно ему было только раз увидать чужое произведение, чтобы точно его запомнить и им воспользоваться так, что никто и не замечал. Ни разу не случилось ему сделать произведения, похожего на другие его работы, так хорошо помнил он все сделанное им. Однажды за ужином, когда он был еще молод, его друзья-живописцы в шутку предложили ему нарисовать фигуру совершенно неправильную, вроде тех уродов, которыми пачкают стены люди, не умеющие рисовать. Память пришла ему на помощь, он вспомнил, что видал на какой-то стене одну из таких уродин, и, точно сейчас была она у него перед глазами, ее нарисовал, одержав верх над всеми этими живописцами. Такая удача – дело нелегкое для человека, владеющего превосходным рисунком и изысканностью вкуса.

Бывал он гневен, это правда, когда кто-нибудь его оскорблял, но никогда не прибегал к мщению, скорее он был очень терпелив, образа скромного, в речи разумен и мудр, в ответах величав, а порою изобретателен, приятен и остроумен. Мы записали много его изречений, приведем из них некоторые, так как сообщить все было бы делом долгим. Однажды зашел разговор о смерти, и один из друзей сказал, что, вероятно, не хочется ему умирать, так как он постоянно трудился ради искусства и покоя себе не знал, на что Микеланджело возразил: «Пустяки, раз жизнь нам приятна, то и смерть, изделие того же мастера, должна нам понравиться». Один гражданин увидал, что, остановившись возле Ор Сан-Микеле во Флоренции, Микеланджело рассматривает статую св. Марка работы Донателло, и спросил, как ему нравится эта статуя; тот отвечал: «Никогда еще не видал статуи, столь похожей на порядочного человека; если таким был св. Марк, можно поверить и его писаниям». Раз показали ему рисунок и обратили его внимание на мальчика, учившегося рисовать, и в извинение приводили то, что недавно принялся он за искусство. «Это и видно», – заметил Микеланджело. Также и насчет художника, написавшего не очень удачно «Скорбь о Христе», сказал: «Поистине скорбь смотреть на нее». Узнав, что Себастьяно из Венеции собирался в капелле Сан Пьетро-ин-Монторио изобразить монаха, сказал, что этим можно все дело испортить, и на вопрос, почему так, ответил: «Весь мир, который так велик, они испакостили ⁸⁷, немудрено ему испакостить капеллу, которая так мала». Один живописец великим усилием и долгими трудами создал картину, которая дала ему немалый заработок, и Микеланджело на вопрос, что он думает об авторе, ответил: «Хотя он будет богат, но всегда останется бедняком». Один из его приятелей, принявший монашеский сан, шел по Риму в грубой одежде с остриями, коловшими ему тело; на его поклон Микеланджело не ответил, делая вид, что его не узнает; тогда тот принужден был назвать себя, и Микеланджело, изобразив на лице удивление, что видит его в таком платье, радостно воскликнул: «Вы прекрасно одеты; если и внутри вы таковы, каким вижу я вас снаружи, благо душе вашей». Он же рекомендовал Микеланджело своего приятеля, прося сделать для него статую, да получше, что Микеланджело и исполнил, а тот на самом деле думал, что делать ее не следовало, и, видя, что просьба его исполнена, от зависти к своему приятелю огорчился. Узнав об этом, Микеланджело сказал: «Не нравятся мне люди с двойным дном», этой метафорой выражая, что трудно иметь дело с теми, кто одно думает, а другое говорит. На вопрос еще одного приятеля, каково его мнение о неком художнике, который делал мраморные копии самых знаменитых античных статуй и хвастался, что своими имитациями он намного превзошел античных мастеров, Микеланджело ответил: «Кто идет за другими, никогда их не обгонит, и кто сам не умеет работать как следует, никогда не сумеет как следует воспользоваться чужими произведениями» ⁸⁸. Какой-то живописец написал картину, на которой лучше всего удался бык, и на вопрос, почему он живее всего остального, Микеланджело сказал: «Всякий художник хорошо пишет самого себя». Однажды он проходил мимо Сан Джованни во Флоренции, и спросили его мнение о дверях этой церкви, он сказал: «Они так прекрасны, что годились бы и для райских врат». Работал он для одного правителя, который каждый день менял планы и ни на одном не мог остановиться, и так сказал про него Микеланджело своему другу: «Ум этого правителя точно флюгер на колокольне, от всякого ветерка вертится». Пошел он взглянуть на скульптурное произведение, которое собирались уже выставлять, так как было оно готово, и художник всячески старался поставить его так, чтобы оно выигрывало от освещения; тогда Микеланджело сказал ему: «Не трудись, важно то, как осветят его на площади», имея в виду, что когда произведения выставляют публично, народ решает, хороши они или дурны. В Риме одному вельможе пришла в голову фантазия прослыть архитектором, и построил он для статуй ниши с кольцами вверху и пробовал ставить в эти ниши разные статуи, но ничего из этого не выходило; тогда он спросил Микеланджело, что в них поместить, а тот ответил: «Подвесьте к каждому кольцу по связке угрей». К управлению по постройке собора св. Петра был приставлен некий господин, считавший себя знатоком Витрувия и ценителем искусства; Микеланджело сказали: «У вас на постройке великий гений», тот ответил: «Это правда, да вкуса он лишен». Один живописец написал картину, воспользовавшись для нее чужими рисунками и картонами, так что все в этом произведении оказалось заимствованным. Когда ее показали Микеланджело, то на вопрос одного из ближайших своих друзей, каково его мнение о ней, он ответил: «Прекрасная картина, только не знаю, что с ней будет в день Страшного суда, когда всякий станет собирать части своего тела, ведь от нее ничего не останется», – урок тем, кто, занимаясь искусством, не привык работать самостоятельно. Проездом в Модене он видел очень понравившиеся ему прекрасные терракотовые статуи мастера Антонио Бигарино, моденского скульптора, раскрашенные под мрамор, и так как этот скульптор не умел работать по мрамору, то заметил: «Если бы глина эта стала мрамором, горе античным статуям». Однажды сказали Микеланджело, что пора бы дать волю его гневу на Нанни ди Баччо Биджо, который каждый день чем-нибудь ему досаждал, а он ответил: «Если бороться с ничтожеством, победа ничего не стоит». Один священник, его приятель, сказал: «Жаль, что вы не женились, у вас было бы много детей, вы оставили бы им плоды ваших почтенных трудов». Микеланджело возразил: «И без женщин достаточно терзаний доставило мне искусство, детьми моими будут произведения, которые я оставлю после себя; если они немногого стоят, все же поживут; горе было бы Лоренцо ди Бартолуччо Гиберти ⁸⁹, если бы он не сделал дверей Сан Джованни; его дети и внуки распродали и пустили по ветру все, что он им завещал, а двери еще стоят».

Однажды поздно вечером Юлий III послал Вазари за рисунком к Микеланджело, который работал тогда над разбитой им впоследствии мраморной группой «Скорбь о Христе». Догадавшись по стуку в двери, что пришел именно он, Микеланджело оторвался от работы, взял в руку светильник и, когда Вазари сообщил ему о цели своего посещения, послал Урбино наверх за рисунком. Стали они разговаривать о разных делах, и в это время Вазари бросил взгляд на ногу Христа, которую по-новому переделывал Микеланджело. Но, не желая, чтобы Вазари видел его работы, он выпустил светильник из рук, и все погрузилось в темноту. Тогда он велел Урбино принести свет и, выйдя из-за перегородки, сказал: «Я так стар, что смерть часто хватает меня за плащ и зовет с собой; настанет день, и я упаду, как этот светильник, и погаснет свет жизни».

При всем том ему нравились люди вроде Менигеллы, посредственного живописца и чудака из Вальдарно, весельчака, захаживавшего к Микеланджело, который нарисовал ему св. Рока или св. Антония, чтобы тот написал картину крестьянам. Микеланджело неохотно работал для царей, но для него оставлял другие дела и принимался за простенькие рисунки, приспособляясь к его манере и вкусу, как выражался Менигелла. Между прочим, для него он сделал прекраснейшую модель распятия, по которой тот смастерил распятия из бумаги и разных мастик, распродав их потом на деревне, от чего до слез хохотал Микеланджело. Часто с ним случались такие, например, замечательные истории: один крестьянин заказал Менигелле написать св. Франциска и не одобрил, что тот одел его в серое платье, так как крестьянину хотелось бы чего-нибудь поярче; тогда Менигелла написал ему сзади парчовую ризу, и крестьянин остался доволен. Также любил Микеланджело каменотеса Тополино, которому пришла в голову фантазия считать себя выдающимся скульптором, хотя талантом был он очень слаб. Много лет посылал он Микеланджело мрамор из каррарских гор и ни одной барки не нагрузил без того, чтобы не послать на ней трех-четырех фигурок собственного изделиям, над которыми Микеланджело помирал со смеху. Вернувшись в Рим, он заканчивал мраморный эскиз Меркурия и, когда работа приближалась к концу, пожелал ее показать Микеланджело, строго-настрого приказав сказать свое мнение. «Ты с ума сошел, Тополино, что хочешь стать скульптором, – сказал Микеланджело, – разве не видишь, что у твоего Меркурия целой трети локтя не хватает от колена до ступни; ведь он карлик, как это у тебя так вышло?» – «О, это пустяки, если только об этом идет речь, поправить нетрудно, предоставьте дело мне». Микеланджело снова рассмеялся над его простоватостью и ушел, а Тополино взял кусок мрамора, срезал Меркурия на четверть ниже колена, поставил его на мрамор, ловко укрепил, сделал Меркурию пару сапог, край которых проходил как раз по скрепе и, удлинив его таким образом, сколько полагалось, позвал потом Микеланджело и показал ему свое произведение; тот снова рассмеялся и подивился, что таким дурачкам от нужды приходят в голову решения, которые и умным людям не придут. Когда он заканчивал гробницу Юлия II для церкви Сан Пьетро-ин-Винколи, он приказал одному каменотесу сделать герму, сказав при этом: «Это срежь, здесь подровняй, там подчисти», так чтобы он закончил фигуру уже без участия Микеланджело. Окончив работу, каменотес посмотрел на нее удивленно. Спросил его Микеланджело: «Как по-твоему?» – «По-моему, хорошо, – отвечал тот, – очень вам обязан». – «Чем же?» – «При вашей помощи обрел в себе талант. Думал, что у меня его нет». Но сократим рассказ. Телосложения был он очень крепкого, суховатого и жилистого и, хотя в детстве здоровьем не отличался и в зрелых годах перенес две тяжелые болезни, все же всякое недомогание смог побороть и недугов не имел, исключая того, что в старости страдал от песка в моче, впоследствии превратившегося в камни, из-за чего мастер Реальдо Коломбо, близкий его друг, в течение многих лет подвергал его спринцеванию и лечил его заботливейшим образом. Роста был он среднего, в плечах широк, во всем теле складен. Старея, стал постоянноносить сапоги из собачьей кожи на босу ногу, носил их по целым месяцам, так что когда пытался их снять, то вместе с ними часто стаскивал и собственную кожу. А поверх чулок обычно носил сафьяновые башмаки с застежкой, так как боялся простуды. Лицо было у него круглое, лоб четырехугольный с семью морщинами, виски выступали немного вперед ушей; уши скорее были великоваты и оттопыривались, в соотношении с лицом тело казалось несколько крупным; нос немного сплющен, как упоминалось в «Жизнеописании» Торриджано, разбившего ему нос кулаком; глаза скорее маленькие, рогового цвета, с желтоватыми и синеватыми искорками, брови редкие, губы тонкие, причем нижняя потолще и немножко выступала вперед, подбородок хорошего сложения и пропорциональный всему прочему, борода черная с сильной проседью, не очень длинная, раздвоенная и не очень густая.

Поистине появление его на свет, как говорил я в Введении, было посланным от Бога уроком всем представителям нашего искусства, чтобы по его жизни они учились образу поведения, по его творениям – как надо делаться истинно высоким мастером. А я, благодарю Бога за бесконечное счастье, столь редко выпадающее на долю людей нашей профессии, более всего полагаю его в том, что родился в то время, когда жил Микеланджело, что удостоился иметь его покровителем, что стал он мне таким близким другом, о чем всем известно и свидетельствуют письма, писанные им мне и находящиеся у меня. Ради истины и в благодарность за его любовь ко мне я смог записать многое, представляющее собой истинную правду, чего другие не мог ли сделать. О другом моем счастье он мне говорил так: «Джорджо, будь благодарен Богу за то, что он дал тебе служить герцогу Козимо, который расходов не жалел, чтобы ты в постройку и живопись воплотил свои мысли и планы; если ты взглянешь на других, чьи жизни ты писал, никто из них не получил ничего подобного» ⁹⁰.

Торжественно, при стечении всех художников, всех его друзей и нации флорентийской, был погребен Микеланджело в церкви Санто Апостоло, в присутствии всего Рима, и его святейшество имел намерение воздвигнуть ему в римском соборе св. Петра особый памятник и гробницу. Племянник его Леонардо прибыл, когда уже все было кончено, хотя и ехал на почтовых. Осведомленный о его смерти, герцог Козимо, раз не удалось заполучить его и почтить живым, задумал перевезти его прах во Флоренцию и хотя бы после смерти торжественно его почтить. Тогда под видом товара в тюке переправили его прах, не возбуждая в Риме никаких слухов, чтобы не задержали тела Микеланджело и не помешали перевезти его во Флоренцию. А когда тело его прибыло и все узнали о его смерти, тотчас же собрались все главнейшие живописцы, скульпторы и архитекторы, созванные вице-президентом их Академии. Вице-президент, каковым тогда был высокочтимый дон Винченцо Боргини ⁹¹, напомнил им что согласно их уставу они обязаны почтить смерть всех своих собратьев, и если с общего согласия торжественными похоронами был почтен фра Джо ни Аньоло Монторсоли ⁹², впервые с основания Академии, то следует им обсудить, что следует устроить в честь Буонарроти, которого они единогласно избрали первым академиком, возглавляющим их всех. На это предложение все ответили, что они преисполнены сознанием своего долга и любви по отношению к высоким его дарованиям и что надлежит принять меры к тому, чтобы почтить его всеми имеющимися в их распоряжении способами. Тогда, чтобы ежедневными собраниями не беспокоить стольких людей, и для того, чтобы дело пошло спокойнее, избрали для подготовки похорон и торжества четверых: живописцев Аньоло Бронзино и Джорджо Вазари, скульпторов Бенвенуто Челлини и Бартоломео Амманати ⁹³, достаточно известных и прославившихся своим искусством, которые должны были обсудить и совместно с вице-президентом решить, что именно и как следует устроить с правом привлекать весь состав их собраний и Академии. Это поручение приняли они очень охотно, и все, и молодые, и старые, взялись каждый соответственно своей профессии изготовить картины и статуи, приличествующие такому торжеству. Затем они решили, что вице-президент по долгу службы и консулы от имени собраний и Академии обо всем доложат герцогу, прося у него необходимых на то средств и милостей, особенно же о том, чтобы было разрешено устроить похороны в церкви славнейшего дома Медичи Сан Лоренцо, где находится большинство из имеющихся во Флоренции его произведений, и сверх всего этого, чтобы его светлость разрешил мессеру Бенедетто Варки ⁹⁴произнести надгробную речь, дабы превосходные дарования Микеланджело восславил превосходным своим красноречием такой оратор. Варки, состоя на службе у его светлости, не принял бы без разрешения герцога такого поручения, Хотя все мы были уверены, что сам по себе он ни за что не откажется, так как по своей натуре очень любезен и памяти Микеланджело всецело предан. Приняв такие решения, академики разошлись, а вышеназванный вице-президент написал герцогу письмо в точности нижеследующего содержания:

«Академия и Товарищество живописцев и скульпторов, обсудив, как надлежит почтить, заслуживая одобрение вашей славнейшей светлости, память Микеланджело Буонарроти, величайшего художника из всех когда-либо существовавших, принимая во внимание общее значение его дарований для их профессии и блага нашего отечества, а также то, сколь великая польза профессиями этими получена от его произведений и изображений, и считая долгом своим приветствовать в меру своих сил его дарования, настоящим доводят до сведения вашей славнейшей светлости о своих пожеланиях, испрашивая у своего покровителя необходимого вспомоществования. По их поручению и в качестве вице-президента их Товарищества, с соизволения вашей славнейшей светлости, добавляю, что означенное решение представляется мне благопристойным, достодолжным и благородным, более же всего полагаясь на вашу славнейшую светлость, благодетеля дарований, прибежище и покровителя всех талантов нашего века, превзошедшего своих предков, которые, однако, оказали исключительные милости превосходным представителям искусств, ибо по распоряжению Лоренцо Великолепного поставлена в соборе статуя Джотто, задолго до того умершего, и на собственные его средства воздвигнут прекраснейший мраморный памятник фра Филиппо, а также оказаны в разных случаях многим другим высочайшие и полезные почести. Принимая все это во внимание, дерзаю направить вашей славнейшей светлости петицию Академии об оказании почестей талантам Микеланджело, питомца и любимца школы Лоренцо Великолепного, каковые почести доставят чрезвычайное удовлетворение академикам, величайшее удовольствие всем, немалое поощрение представителям искусств и всей Италии – доказательство великодушия и благорасположения вашей славнейшей светлости, каковую Бог да сохранит на долгие годы в благополучии к благу подвластных ей народов и к защите дарований».

На это письмо герцог отвечал в таких словах:

«Достойнейший отец. Явленная и ныне являемая нашей Академией готовность почтить память Микеланджело Буонарроти, отошедшего в лучшую жизнь, доставила нам большое утешение в потере столь исключительного человека, и нам было угодно не только удовлетворить просьбу, содержащуюся в мемориале, но также распорядиться о том, чтобы прах его был перевезен во Флоренцию, согласно его воле, насколько нам известно; все это сообщаем мы Академии, еще более побуждая ее всеми способами прославить дарования сего мужа. Бог да поможет вам».

Затем Академией было послано письмо или, как выше названо, мемориал нижеследующего содержания:

«Славнейший и пр. Академия и члены Товарищества живописцев и скульпторов, учрежденного с милостивого соизволения вашей славнейшей светлости, получив сведения о том, с какой заботой и любовью приняли вы через своего посла в Риме меры к перенесению праха Микеланджело Буонарроти во Флоренцию, на общем собрании единодушно обсуждали, как наилучше по мере их сил и умения устроить его отпевание. Зная, как почитал Микеланджело вашу славнейшую светлость, равно как и вы любили его умоляют они по вашей нескончаемой доброте и щедрости, во-первых, предоставить им для торжества

означенных похорон церковь Сан Лоренцо, которая воздвигнута вашими предками, изобилует превосходными его произведениями, архитектурными и скульптурными, и по соседству с которой вы имеете намерение воздвигнуть мастерскую названной Академии и Товарищества живописцев для непрерывных занятий архитектурой, скульптурой и живописью. Во-вторых, просят вас разрешить мессеру Бенедетто Варки не только написать надгробную речь, но и самому произнести ее, на что нами получено любезнейшее его согласие, буде последует разрешение вашей славнейшей светлости. В-третьих, умоляют и просят вас с той же добротой и щедростью оказать вспомоществование для устройства похорон, помимо того, что позволяют сделать их собственные незначительнейшие средства. Все означенные пункты и каждый из них в отдельности обсуждены и приняты в присутствии и с согласия высокочтимого монсиньора мессера Винченцо Боргини, приора Воспитательного дома, заместителя вашей славнейшей светлости по названной Академии и Товариществу живописцев».