14 встреч с русской лирической поэзией

Шутан Мстислав

Но чем больнее времени укус,Тем вечность обольстительней на вкус.

Философская мудрость, связывающая время с самой вечностью. Полное приятие жизни, без которого идиллическая тональность немыслима.

Но подумаем о возможной альтернативе. Поэт мог развить образный ход, связанный с осой, заменив в заключительной части стихотворения идиллическую тональность драматической. Хватило бы одной дополнительной строфы! А ведь во многих стихотворениях определённым образом сочетается несколько эмоциональных тональностей! Но не здесь!

Поэт не хотел разрушить ту гармонию мира, которую запечатлел на языке образов в своём стихотворении. Достаточно было упомянуть о

том, что реальность сложна, что в ней есть место для укусов, боли, но развивать эту мысль – означает нарушить некий баланс сил, который столь дорог поэту.

Выбор эмоциональной тональности зависит от того, какую картину мира хочет запечатлеть поэт в своём лирическом стихотворении и как он к этой картине относится.

Встреча вторая

Муза

Кто такие Музы?

Олимпийские Музы классической мифологии являются дочерями Зевса и обитают на Геликоне. Отметим, что в эпоху эллинизма они воспринимались древними греками как символические образы: Эрато – Муза лирической поэзии с лирой в руках; Эвтерпа с флейтой сопровождает лирическую песнь; Каллиопа – Муза эпической поэзии и знания со свитком и палочкой для письма; Клио – Муза истории с теми же атрибутами; Мельпомена – Муза трагедии с трагической маской и венком из плюща; Полигимния – Муза серьёзной гимнической поэзии; Терпсихора – Муза танца с лирой и плектром (приспособлением для извлечения звуков); Талия – Муза комедии с комической маской; Урания – Муза астрономии с небесным сводом и циркулем. Музы подчиняются богу искусств Аполлону, получившему имя Мусагет.

Гюстав Моро. Аполлон и девять муз. 1856

В многовековой литературной традиции Муза – это символ поэтического творчества, вдохновения.

Древнеримская традиция В двадцать шестой оде из книги первой древнеримский поэт Гораций пишет (оды даны в переводе А.П. Семёнова-Тян-Шанского):

Любимец Муз, я грусть и волненияОтдам развеять ветрам стремительнымВ Эгейское море. […]О Муза, сердцу любезная!Ключей ты любишь свежесть; свей же,Свей же для Ламия цвет весеннийВ венок душистый. Что без тебя мояХвала? Достоин быть он прославленнымТобой и сёстрами твоими. […]

Древнеримский поэт готов воспеть своего друга, достойного быть прославленным. Но его слова – ничто по сравнению с теми почестями, которыми одарит Ламия Муза, символом которых и является душистый венок, сохраняющий в себе «цвет весенний», то есть признак подлинной жизни.

Как мы видим, Муза в этом стихотворении не воспринимается как сила, связывающая поэта, представителя земного мира, с небесами, нить, разрыв которой сделает невозможным само творчество, ибо исчезнет вдохновение, придающее высший смысл его жизни. Размышляя о двадцать шестой оде, нельзя утверждать и то, что Муза является символом его поэтического творчества, подчёркивающим особую, возвышенную природу искусства.

Ситуация, представленная в процитированной выше лирической миниатюре, совсем другая: поэт просто ничтожен по сравнению с Музой, что не должно удивлять, ведь она сама богиня.

Совсем иначе воспринимает себя герой тридцатой оды из книги третьей, от содержания которой позднее отталкивались такие русские поэты, как М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, А.С. Пушкин. Поэт считает, что его заслуга в том, что он «перелил» «эолийский мотив в песнь италийскую». И завершается произведение следующими строками:

[…] Возгордись этой памятнойТы заслугой моей и, благосклоннаяМельпомена, увей лавром чело моё.

Сама Муза должна гордиться поэтом! Да, он воспринимает её как силу, стоящую над творческой личностью, но неоспоримые достижения последней не могут не быть отмечены лавром. И опять встречается символический образ, непосредственно связанный в сознании Горация с Музой!

Не должно современного читателя удивлять то, что Гораций в этой оде вспоминает о Мельпомене – богине трагедии. Первоначально в древнегреческой мифологической системе она была богиней песни.

Чрезвычайно интересна и третья ода из книги четвёртой, начинающаяся следующими строками:

Тот, кого, Мельпомена, тыПри рожденьи хоть раз взглядом приветила,Не прославится в ИстмияхЗнаменитым бойцом, и победителемНе помчится на греческойКолеснице. Его ратные подвигиНе введут триумфаторомВ Капитолий за то, что он надменныеСмёл угрозы царей во прах.

Но посмотрим, какое утверждение следует за отрицанием:

[…] Нет! Но воды, Тибур плодотворящие,И дубравы тенистыеВ эолийских стихах славу родят ему.В Риме, городе царственном,Молодёжью включён быть удостоен яВ круг поэтов излюбленных. […]

Славе героя, победителя резко противопоставляется слава творческой личности, относящейся к группе избранных, ибо при рожденьи Муза её «хоть раз взглядом приветила».

Посмотрим, как развили древнеримскую традицию русские поэты XVIII–XX веков.

Муза воспевающая

Образ Музы, встречающийся в поэзии русского классицизма, вполне соответствует древнеримской традиции. Для доказательства обратимся к «Оде на день восшествия на престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1748 года», написанной М.В. Ломоносовым.

Радость – то чувство, которое должен испытывать каждый россиянин, ибо на престол вступает императрица, достоинств которой не счесть. И, как можно догадаться, назначение Муз – в максимальной степени передать это чувство:

Дражайши Музы, отложитеВзводить на мысль печали тень;Весёлым гласом возгремитеИ пойте сей великий день. […]

Нельзя не отметить следующее: в этом произведении сам поэт как бы отстраняется от высшей миссии и побуждает самих Муз, которые должны забыть о печали и воспеть великий день, то есть побуждает их к некому действию.

Перенесёмся на полвека вперёд и вчитаемся в стихотворение Г.Р. Державина «К Музе» (1797), которое также представляет собой условное обращение к богине, просто немыслимое без употребления глаголов в форме повелительного наклонения: