14 встреч с русской лирической поэзией

Шутан Мстислав

Короткий, строгий ответ Музы объясняет, почему само ожидание богини отличается психологической напряжённостью («Жизнь, кажется, висит на волоске»), так как «пред милой гостьей с дудочкой в руке» теряет всякий смысл всё то, что особо ценится в привычной, земной жизни (почести, юность, свобода). Лирическая героиня оказывается в иной системе координат, что её ко многому обязывает.

Центральное место в этой лирической миниатюре занимают последние две строки, из которых становится очевидным следующее: гениальные строки Муза диктует поэту, а он выступает лишь в роли посредника между небом и землёй. Иначе говоря, он не творит, а передаёт высшие смыслы.

Обратим внимание на строгое и одновременно торжественное звучание пятистопного ямба с размеренным чередованием

женских и мужских рифм. Отметим и скупость средств речевой выразительности: в стихотворении обнаруживается всего лишь два эпитета, которые мы выделили курсивом (один выражен качественным прилагательным, другой – наречием), в третьей строке встречается повтор слова что, придающий речи интонационное напряжение, так как делает её прерывистой).

Поэтесса создаёт атмосферу строгости, что обусловлено самой ситуацией, определяющей лирический сюжет. Но нельзя не обратить внимание на эпитет, употребляемый поэтессой: гостья названа милой. А это свидетельствует лишь о том, что встреча с Музой желаема, необходима, а зависимость от такой встречи несравненно дороже привычной земной свободы.

Если в пушкинском стихотворении Муза, наполняющая тростник «божественным дыханьем», даёт уроки поэту, творчество которого столь несовершенно (о последнем свидетельствует улыбка Музы, внимающей его игре на свирели), то в стихотворении Ахматовой она ничему не учит, а диктует поэтические страницы.

А вот ахматовское стихотворение с таким же названием, вошедшее в знаменитый лирический цикл «Тайны ремесла» (1936–1960). Всего шесть строк:

Как и жить мне с этой обузой,А ещё называют Музой,Говорят: «Ты с ней на лугу…»Говорят: «Божественный лепет…»Жёстче, чем лихорадка, отреплет,И опять весь год ни гу-гу.

Приметы разговорного стиля так и бросаются в глаза (синтаксическая конструкция, которой начинается произведение; такие слова, как лихорадка, отреплет, ни гу-гу). Простой, незатейливый монолог (кстати, в него входят реплики других людей), конечно же, с ироническим смыслом. Читая его, мы видим перед собой не богиню с внимательным и строгим взглядом, пусть и милую, а женщину со своенравным характером, не церемонящуюся с поэтессой. Какой уж тут божественный лепет?! Какая тут идиллия в античном стиле?!

Сама поэзия оказывается предельно приближенной к привычной реальности. Но возвышенное, таинственное на самом деле не исчезает, ибо оно обнаруживается в привычном, обыденном, в том, что мы называем прозаическим (вспомним, стихотворение «Мне ни к чему одические рати…», вошедшее в цикл «Тайны ремесла»). Иначе говоря, рассматривая шутливое стихотворение Ахматовой в контексте лирического цикла, мы понимаем следующее: поэтесса снимает всякого рода стилистические напластования, штампы, затвердевшие в сознании авторов и читателей в течение веков, уничтожает романтические котурны, но не лишает само творчество возвышенного содержания, высшего смысла, обращая наш взор вглубь, в самую сердцевину жизни и даже бытия.

Далёкая, дальняя, «жива ли ещё?»

Стихотворение М.И. Цветаевой «О, Муза плача, прекраснейшая из муз!..», написанное 19 июня 1916 года и посвящённое А.А. Ахматовой, отличается романтической пафосностью: Музе плача, «шальному исчадию ночи белой», Музе, «насылающей метель на Русь», Музе, вопли которой «вонзаются в нас, как стрелы», присягает Анна Ахматова, Муза возвышается, даже обожествляется лирической героиней:

Мы коронованы тем, что одну с тобойМы землю топчем, что небо над нами – то же!И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,Уже бессмертным на смертное сходит ложе.А что дарит одна поэтесса другой?В певучем граде моём купола горят,И

Спаса светлого славит слепец бродячий…И я дарю тебе свой колокольный град,– Ахматова! – и сердце своё в придачу.

В «Музе» (1921) богиня характеризуется следующим образом: «под смуглыми веками – пожар златокрылый», «подол неподобранный, ошмёток оскаленный», «не злая, не добрая, а так себе: дальняя», «не плачет, не сетует», «забыла – и россыпью гортанною, клёкотом». Такая характеристика, не лишённая натуралистических подробностей, далека от поэтизации символа художественного творчества.

Читаешь стихотворение и ощущаешь спокойное, если не равнодушное отношение лирической героини к Музе, называющей её в конце первой строфы далёкой, в конце третьей – дальней. И вдруг – неожиданная концовка («Храни её, Господи, / Такую далёкую!»), отделённая от предыдущего текста тире и делающая произведение Цветаевой парадоксальным.

В 1925 году М.И. Цветаева пишет стихотворение «Что, Муза моя? Жива ли ещё?..», в начале которого получает развитие ассоциация с тюрьмой:

Так узник стучит к товарищуВ слух, в ямку, перстом продолбленную– Что Муза моя? Надолго ли ей?Соседки, сердцами спутанные,Тюремное перестукиванье.

Следующий ассоциативный ход имеет отношение к больнице:

Что Муза моя? Жива ли ещё?Глазами не знать желающими,Усмешкою правд кроющими,Соседскими, справа-коечными– Что, братец? Часочек выиграли?Больничное перемигиванье.Эх, дело моё! Эх, марлевое!

А теперь наступает очередь войны:

Так небо боёв над Армиями,Зарницами вкось исчёрканное,Ресничное пересвёркиванье.В воронке дымка рассеянного —Солдатское пересмеиванье.

И наконец – смерть:

[…] «Не крушись! РасковываетСмерть – узы мои! До скорого ведь?»Предсмертного ложа свадебного —Последнее перетрагиванье.

Перестукиванье, перемигиванье, пересвёркиванье, пересмеиванье, перетрагиванье – таковы отглагольные существительные, на которых держится смысловой каркас стихотворения Цветаевой, в связи с чем нельзя не выделить приставку пере, входящую в морфемный состав всех пяти слов и фиксирующую каждый раз ситуацию взаимодействия, пересечения в одной пространственной точке разных линий, разных сознаний. Причём на первый взгляд может показаться, что в стихотворении отсутствует подлинная динамика, так как одна и та же ситуация, если иметь в виду её сущностный смысл и игнорировать детали, нюансы, воспроизводится в разных образных регистрах.

Но на самом деле здесь всё сложнее. Во-первых, в заключительной части стихотворения звучат слова самой Музы, успокаивающей лирическую героиню: «Не крушись! Расковывает / Смерть – узы мои! До скорого ведь?», а завершается произведение словосочетанием «последнее перетрагиванье» – и создаётся ощущение, что вопрос, обращённый к богине, больше невозможен. Зачем его задавать, если близкая смерть Музы неминуема?

Очень печальное стихотворение, так как читателю понятно, что Муза символизирует поэтическое творчество, вдохновение лирической героини, которая находится в кризисной ситуации. Этот постоянно повторяющийся вопрос выражает неослабевающее психологическое напряжение, душевную боль. Драматизм – эмоциональная тональность стихотворения!